Петербургский акционист Петр Павленский в выходные отрезал себе мочку уха на крыше одной из пристроек института психиатрии имени Сербского в Москве. Он рассказал «Бумаге» о том, как сам оказался в психиатрическом отделении, а также о смысле акции и поведении полиции.
Петр Павленский
— Когда Ван Гог отделил себе мочку уха, его объявили сумасшедшим, и он подвергался травле даже после освобождения из сумасшедшего дома. Это сыграло важную роль в том, что в итоге он покончил жизнь самоубийством. Его отделили от общества, как отделяется от тела мочка уха, которая к телу уже не вернется.
Я повторил точно такое же действие, но те врачи-психиатры, с которыми я столкнулся за эти несколько дней, не объявили меня сумасшедшим. Слепота — она во все времена остается слепотой, ангина остается ангиной. А где психиатрия? При одном режиме психические расстройства одни, при другом — другие, в совсем ранние времена — это духи, дьяволы и бесы. То есть режим борется с тем, что находится внутри человека, с человеческим сознанием, со способами мышления.
Следственный комитет очень хотел, чтобы я оказался в руках психиатрии, — хочет получить мое тело, поэтому я им просто отдал свое тело — я разделся. Я им отдал тело без одежды и защиты. Полицейские подкрались сзади, надели наручники и положили на какие-то металлические носилки, зафиксировали ремнями и на веревках спустили носилки на территорию института. Так и получилось, что в институт Сербского я пришел через свое действие, а не через бумаги следственного комитета. В институт, который сейчас символизирует использование психиатрии в политических целях.
У нас сейчас, вообще, происходит возврат к советским практикам подавления и запретительных мер. Психиатрия здесь играет важную роль. Есть большая вероятность, что ее роль будет расти — власти очень удобно объявлять людей сумасшедшими.
Соблюдать подписку о невыезде для меня — все равно что лежать в психиатрическом отделении неподвижно на кровати
Когда я оказался в приемном отделении института имени Сербского, со мной начали устанавливать контакт. Я сказал, как меня зовут, и дал номер телефона своего адвоката. Поскольку дальше я отказался с ними разговаривать, сотрудники института начали колоть мне реланиум, чтобы снять напряжение, и я стал к ним лучше относиться.
После этого меня на машине отправили в больницу Боткина, в психосоматическое отделение. Там для пациентов есть два варианта: либо тебя привозят на носилках и у тебя уже текут слюни, тогда ты нормальный, хороший пациент. Если ты можешь разговаривать и задавать вопросы, то относишься к категории буйных и начинаешь мешать. Поэтому ко мне применили вязку. Ноги я освободил где-то через полчаса и спрятал их под одеялом.
В отделении происходит какое-то издевательство над человеком: взрослые люди лежат связанные, в памперсах, а на стенах нарисованы паровозики. Говорят, что это должно провоцировать приятные воспоминания о детстве. Но если честно, сама по себе это достаточно безумная картинка: мужики лежат в палате, похожей на большой детский сад, и им нельзя двигаться и разговаривать. Не привязывали там только тех, у кого текли слюни.
Когда пришел врач в сопровождении санитара, я показал ему, что ноги у меня свободны и сказал: «Вот смотри, ноги у меня свободны, но я же не бью. Зачем меня привязывать?». Врач все равно меня не отвязал. Начал со мной говорить. Я объяснил ему смысл акции, рассказал ему об использовании психиатрии в политических целях. После этого меня отвезли в реанимационное отделение и попытались вколоть галоперидол.
В реанимации я провел ночь, затем меня перевели в ЛОР-отделение, откуда я уже вышел своими ногами. Пока я в Москве, у меня тут есть дела. Со стороны полиции по поводу этой акции я не вижу никаких действий. Ни нож, ни мочку не вернули.
Какие-то проблемы с правоохранительной системой должны быть в Петербурге, я же под подпиской о невыезде был. Соблюдать подписку о невыезде для меня — все равно что лежать в психиатрическом отделении неподвижно на кровати.
