Почему язык и традиции ингерманладцев оказались забыты. И как активисты, церковь и этнографы 30 лет пытаются возродить ингерманландскую культуру

Культуру ингерманландских финнов начали возрождать только в 1980-х годах: после гонений советского времени, когда финнов выселяли из родных деревень, в семьях боялись говорить по-фински, а язык и традиции были во многом утеряны. Тогда наиболее активные ингерманландцы образовали в Петербурге общество «Инкерин Лиитто» (в переводе с финского — Ингерманландский союз), начали проводить курсы финского и устраивать праздники, собиравшие тысячи людей. Параллельно в городе и области возрождались приходы лютеранской церкви Ингрии. 

Основатели и участники Ингерманландского союза, пасторы и этнограф рассказали «Бумаге», когда началась «национальная эйфория» ингерманландских финнов, что помогло восстановить народный костюм и почему ингерманландский диалект сейчас практически утерян.

Как союз ингерманландских финнов начал возрождать культуру и объединять народ

В 1930-е годы тысячи ингерманландских финнов были репрессированы как кулаки или принудительно выселены с приграничных территорий. Финноязычные газеты и школы закрыли. В войну финнов эвакуировали на Север и в Сибирь без права возвращения в родные деревни. В годы гонений многие семьи старались скрыть свое происхождение, не все из них обучали детей финскому, а многие меняли имена в паспортах на русские. Так язык стал забываться, а вместе с ним и народная культура.

— Советская власть не хотела, чтобы в Ленинграде — втором по величине городе вблизи Финляндии — образовалась финноязычная интеллигенция. Поэтому все потомки ингро-финнов, желающие посвятить себя финскому языку или изучению фольклора, могли выбрать этот путь или в Петрозаводске, или в тогдашней Эстонии, — говорит пастор Арво Сурво. — А Ленинград был для нас в этом плане закрытым городом.

Сурво — один из основателей и лидеров ингерманландского движения. Большую часть детства и молодости он, ингерманландский финн по происхождению, провел в историческом районе Гатчины Мариенбурге. Сурво получил в Эстонии богословское образование и, будучи пастором, помогал восстанавливать лютеранские приходы. Кроме того, он много занимался историей Ингерманландии, однако в конце 1990-х эмигрировал в Финляндию.

Настоящий подъем народной культуры для ингерманландцев начался в конце 80-х годов. Тогда в Петербурге и Ленинградской области стали объединяться ингерманландские финны, «заинтересованные финским делом», вспоминает один из основателей «Инкерин Лиитто» и вице-спикер парламента зарубежных финнов Владимир Кокко. Кто-то из них вместе работал в университетах и академических институтах, кто-то — группировался вокруг лютеранского прихода в Пушкине. Уже весной 1987 года будущие активисты Ингерманландского союза регулярно встречались.

В Петрозаводске в то время выпускали газету на финском языке Punalippu (в переводе — «Красное знамя»), в редакцию которой входили ингерманландские финны. Они приезжали в Петербург и интервьюировали местных представителей народа, рассказывает Кокко. Вскоре вышел номер, целиком посвященный истории ингерманландских финнов, в нем в том числе опубликовали интервью и первых петербургских активистов.

— Это произвело эффект информационной бомбы, потому что люди впервые читали правду об истории собственного народа, о котором почти ничего не знали, — говорит Кокко.

К 1988 году организация ингерманландских финнов оформилась, и в октябре в Тайцах прошел первый учредительный съезд. Название «Инкерин Лиитто» придумал Арво Сурво.

На съезде выбрали одиннадцать человек, которым поручили составить устав организации и подать заявление властям на регистрацию. Тогда активисты сформулировали главную задачу «Инкерин Лиитто», которая остается такой до сих пор: сохранение ингерманландских финнов как этнической общности на родной земле. «Ни одна другая организация такой задачи никогда не ставила», — рассказывает Кокко, один из авторов устава.

Вскоре «Инкерин Лиитто» официально зарегистрировали. Общество запустило курсы финского языка, стало проводить национальные праздники ингерманландских финнов. Так, например, в 1989 году в Колтушах отметили первый Юханнус — день летнего солнцестояния. В первые годы праздник собирал по несколько тысяч участников. Сейчас же, говорит этнограф Ольга Конькова, он стал «более камерным».

— Я горжусь тем, что стала свидетельницей этого национального подъема, — рассказывает Ольга Конькова. — Проходили удивительные праздники: встречались люди, которые не видели друг друга 50–60 лет. Там были и слезы, и радость, и песни. Все гордились собой и народом, который поднялся, несмотря на репрессии и те годы, когда быть финном было просто страшно.

Сусанна Парккинен, дочь первого председателя «Инкерин Лиитто» Пааво Парккинена, показывает фотографию почти 30-летней давности: на снимке — скамейки с первого Юханнуса, которые долго стояли во дворе их дома. «Для меня было нормой жизни, что дома ингерманландский флаг, в большой комнате мы сидим мультики смотрим, а тут же рядом проходит собрание „Инкерин Лиитто“», — вспоминает финка.

Помимо праздников и курсов финского языка, на котором к тому моменту говорили лишь в немногих семьях, «Инкерин Лиитто» занималась социальной работой. Например, при поддержке Финляндии организация вместе с церковью Ингрии участвовала в создании сети домов по уходу за престарелыми. Они находятся в том числе в Тайцах и Колтушах. В 1990-е годы общество также помогало людям с трудоустройством, а позже — с разрешенной Финляндией репатриацией, хотя, говорит Кокко, союз всегда выступал за сохранение культуры именно на территории Ингерманландии.

Владимир Кокко

Вице-спикер Парламента зарубежных финнов

— [Людьми двигало] прежде всего желание отряхнуть страх со своей души. Ингерманландские финны в несколько этапов подвергались репрессиям и боялись своего «финства», своего происхождения, боялись говорить с детьми по-фински. Когда появилась наша организация, а параллельно происходило возрождение церковных приходов, это был такой национальный подъем. Людям говорили: перестаньте бояться, собирайтесь вместе. Первые четыре года существования «Инкерин Лиитто» — это период национальной эйфории. Люди шли потоком, за то время численность организации достигла 6–7 тысяч человек.

Наверное, главное, что объединяло людей, это почти животное желание выжить как народ, сохранить собственную идентичность. Каждый это делал по-своему: одни приходили в «Инкерин Лиитто», другие — в церковь. Кто-то приходил для того, чтобы самореализоваться, ведь общественная организация — как и церковь — дает возможность найти себя.

Но есть и еще один удивительный фактор, который способствовал консолидации ингерманландских финнов. Это — я сам придумал термин — синдром репрессированного народа. Рассказы о репрессиях передаются из поколения в поколение. Я часто встречал людей сильно младше меня, которые, не будучи репрессированными, чувствуют себя такими.

Уже два поколения ингерманландских финнов выросли без финского языка. Когда родной язык не преподают в школе, он умирает вместе со старшим поколением. Хотя всё зависит от семьи: там, где финский дух был покрепче, дети вырастали финнами с финским языком. Но таких семей немного.

Мы поняли, что люди настолько оторвались от родной культуры, настолько обрусели, что нужно заниматься и культурой. Поэтому народные праздники, фольклорные коллективы, семинары, мастер-классы довольно быстро вошли в нашу постоянную деятельность. Люди делали общественную работу бесплатно, это было фантастически. На энтузиазме.

Но у нас были и какие-то неоправданные надежды. Мы почему-то вначале думали, что ингерманландские финны всего мира только и стремятся сюда вернуться. Но в 90-е годы вместо того, чтобы ломануться в родные деревни и бороться здесь за прописку и существование, многие предпочли тихо и мирно переселиться в Финляндию. Это пример того, как большая политика и история вторгаются в жизнь маленького народа.

Интересно проследить судьбу тех, кто уезжает жить в Финляндию. Некоторые интегрируются очень быстро и начинают чувствовать себя вполне-таки финнами. А другие вообще не интегрируются, хотя уехали туда как репатрианты: образуют какие-то русские общества, ностальгируют.

Идентичность ингерманландских финнов отличается от идентичности финляндских. Самое главное отличие состоит в том, что черта национального характера финляндских финнов — это индивидуализм, возведенный в абсолют. А ингерманландские финны — в силу своей истории, крепостного права, колхозной действительности, многочисленных трудностей, когда выживать можно было только вместе, — вырастают все-таки людьми с коллективистскими представлениями о жизни.

Сейчас одна из целей «Инкерин Лиитто» — поддерживать связь с Финляндией, чтобы организовывать там детские лагеря и языковые курсы. Кроме того, ингерманландцы представлены в Парламенте зарубежных финнов. Как рассказывает вице-спикер парламента Кокко, это единственная группа финнов, не считающихся потомками граждан Финляндии, поэтому они не имеют права на двойное гражданство.

В то же время наличие финского гражданства не влияет на возможность ингерманландцев участвовать в работе парламента. «Нас там приняли как равноправных, и это очень важно», — говорит Кокко. Через организацию ингерманландцам удалось, например, добиться постоянного права репатриации для тех, кто во время войны был вывезен в Финляндию. Для остальных эта программа закончилась в 2016 году.

Как церковь Ингрии стала центром ингерманландской культуры и что с ней происходило в советское время

Параллельно с растущим интересом к истории своего народа в Петербурге и Ленобласти начали восстанавливать церковные приходы: ремонтировались старые храмы, строились новые. Так как в годы репрессий большинство лютеранских пасторов были либо расстреляны, либо погибли в лагерях, проповедовать зачастую приезжали служители из Финляндии и Эстонии.

Один из приходов, в Пушкине, действовал еще в советское время — с 1977 года. Именно на его базе в 1980-е годы церковь Ингрии открыла первую образовательную программу.

— Тогда был правильный стратегический взгляд: нам нужны свои священники, необходимо готовить специалистов, будущих служителей, — рассказывает пастор Иван Лаптев, ректор Теологического института Церкви Ингрии в деревне Колбино рядом с Колтушами.

Вскоре открылся приход лютеранской церкви в Губаницах, а в Колтушах начали проводить диаконские курсы. В 1992 году Евангелическо-лютеранскую церковь Ингрии официально зарегистрировали в России. В тот же год в Колбине освятили новый храм, построенный взамен предыдущего — в Колтушах, который был разобран в советское время. «Бабушки, которые помнили еще предыдущую церковь, таскали кирпичи, предлагали помощь», — вспоминает Лаптев.

Пастор родился в Колбине и сам участвовал в строительстве теологического института. На окраине деревни стоит несколько одноэтажных деревянных домов: первый комплекс зданий для учебного центра в середине 1990-х подарила организация «Финская церковная помощь». Спустя примерно десять лет институт построил новый корпус — с просторными аудиториями, спортзалами и комнатами для студентов.

Сейчас ТИЦИ обучает бакалавров и магистров теологии. Институт предлагает также начальный теологический курс, готовит диаконов и проводит курсы канторов — молодежных работников и учителей воскресных школ. Некоторые выпускники института затем становятся служителями церкви, некоторые занимаются научной работой. По словам Лаптева, вскоре ТИЦИ планирует дать возможность обучаться и людям других конфессий — однако если за образование своих будущих служителей платит церковь Ингрии, то остальные должны будут оплачивать его сами.

Именно церковь была одним из центров, объединявших ингерманландцев. К примеру, объясняет Лаптев, приходы были местом, где находившиеся в иноязычной среде финны могли общаться. Как многие респонденты рассказали отделу исследований «Бумаги», роль церкви сохранялась даже во времена репрессий 1930-х годов.

— Если бы не было тяги к тому, чтобы посещать тайные богослужения, проводить службу на своем языке, возможно, мы бы ассимилировались еще тогда, — считает ингерманландская финка Сусанна Парккинен.

Вместе с тем сейчас, говорит Лаптев, церковь Ингрии — за исключением некоторых небольших приходов — ориентируется на конфессию, а не на национальность: «Лютеранский принцип: слово божье должно быть на понятном народу языке». Поэтому у нее нет задачи проводить богослужения исключительно на финском. Например, в приходах церкви Ингрии в Марий Эл или Мордовии богослужения идут на местных языках.

Кроме того, в некогда финские деревни Ленобласти приезжает всё больше новых жителей, не имеющих отношения к Ингерманландии. Некоторые из них также присоединяются к приходам.

Иван Лаптев

Ректор Теологического института Церкви Ингрии

— Лютеранская церковь отличается тем, что она учащая, и большое внимание вере уделяется именно в семье. Каждый человек, который проходит конфирмацию, обладает определенным минимумом теологических знаний: катехизис, десять заповедей, молитва «Отче наш», курс истории церкви. Всё это есть в сборниках традиционных гимнов.

Да, храмы разрушили, священников расстреляли. Но и то они приезжали до последнего: например, Селим Лауриккала, имя которого носит наш институт, до 1937 года ездил по всей Ингрии и проводил конфирмационные занятия. Потом была депортация в 1942 году, примерно треть наших прихожан погибла. А те люди, которые там (в местах ссылки — прим. «Бумаги») были, взяли с собой сборники, Библии и где-то в лагерях проводили тайком собрания, учили детей, отмечали праздники.

[В деревнях] уже не было пасторов, и тогда женщины проповедовали. Все собирались, молились, пели, свидетельствовали о вере, о боге. На протяжении практически всего этого времени церковь жила. Верующие люди всё равно крестили детей, слушали богослужения из Финляндии по радио по воскресеньям.

Любой социум консолидируют три вещи: границы, законы и мировоззрение. Но Ингрия, Ингерманландия — это удивительное явление: там не было ни первого, ни второго, ни своего законодательства, ни территории. Самое главное — это мировоззрение, дух народа. И он был очень сильным. Конечно, это была христианская вера, потому что церковь была неким средоточием всего. Если посмотреть на жизнь в XIX веке и предыдущих столетиях, церковь представляла собой центр не только духовный, но и культурный, и образовательный, и развлекательный — в хорошем смысле этого слова.

Воскресное богослужение — это главное мероприятие. Вставали в 4–4:30 утра, мылись, одевались, причесывались, лошадей запрягали. Приезжали задолго до богослужения и пели гимны, молились, общались. Потом торжественно проходила служба. Община всегда устраивала праздники, гулянья.

Наша церковь пошла по конфессиональному пути. Уже на заре возрождения [в 1980-е годы] было принято решение, что церковь не только для ингерманландских финнов, а для всех. Мы больше придерживаемся вероисповедания, чем каких-то национальных традиций. Конечно, остается и связь церкви с историческими корнями. У нас есть старинная литургия на финском Моозеса Путро (ингерманландского композитора, автора гимна Ингрии, а также церковных гимнов — прим. «Бумаги»). Но всё равно, если литургия идет на финском, почти всегда есть перевод на русский.

Есть приходы, где идентичность на первом месте и стоит выше церковной миссии. Где люди говорят только по-фински. Но даже многие ингерманландские финны уже сейчас не знают языка. Здесь, в Петербурге, Колтушах, Токсово, ситуация другая: ингерманландские финны еще остались, но у них есть понимание задач церкви, они не бьются за то, чтобы она была [исключительно] финской.

Действительно, когда в 90-е годы начиналось возрождение, можно было понять этих людей, которые столько претерпели: у них так много отняли, их просто выселили. Потом пришли сюда, а им сказали: вы вообще кто такие и что вам тут надо. И люди всё заново сделали. Конечно, для них идентичность была чрезвычайно важна. И это тоже правильно, потому что помогло в определенной степени сохранить веру и те вещи, которые нужно было передать.

Костюм, фольклор и колыбельные: как этнографы восстанавливали ингерманландские традиции

В момент национального подъема культурой ингерманландцев заинтересовались не только простые финны, но и ученые. Одной из них была Ольга Конькова — директор Центра коренных народов Ленобласти Кунсткамеры. Этнограф, наполовину ингерманландская финка — наполовину ижорка, изначально занялась исследованием ижорской культуры. Однако так как и те, и другие часто проживали в близлежащих деревнях, Конькова стала изучать и финнов.

По словам ученой, в 1980–90-е годы того, что можно было изучать с этнографической точки зрения, в культуре сохранилось уже немного: фольклор, праздники и ремесла были позабыты.

Информацию приходилось искать в архивах — прежде всего финских. В ХХ веке в Финляндии проводили исследования среди ингерманландских финнов, оказавшихся там, поэтому ингерманландская коллекция есть, например, в научном музее Финляндии и фольклорном архиве литературного общества. Какие-то объекты сохранились также в эстонском народном музее.

Прежде всего благодаря коллекциям и архивам, рассказывает Конькова, удалось восстановить народный костюм. Сейчас Центр коренных народов проводит мастер-классы, во время которых участники шьют национальную одежду. В нем участвуют в том числе пожилые ингерманландские финки из разных деревень Ленобласти.

Ольга Конькова

Директор Центра коренных народов Ленобласти

— Народ больше помнил о репрессиях, рассказывал о пережитом, потерях, страданиях. Традиционная культура была обрублена, а ее носителей почти не осталось — хотя бы тех, кто помнил, как праздновали дома, какие колыбельные пели матери детям. Тем более мало кто помнил о своем костюме.

Ингерманландский фольклор сохранился в незначительном объеме. Здесь нам на помощь пришел Карельский центр академии наук, потому что в 1960–70-е годы его сотрудники вели исследования фольклора и среди ингерманландских финнов, которые переселились на территорию Карелии, и в Ленинградской области. Исследовался в это время и язык — карельскими и эстонскими учеными.

Такое архивирование культуры, когда уже встал вопрос о возрождении, нам очень помогло, потому что удалось восстановить костюм, игры, фольклор, традиционную пищу. К сожалению, наши мамы и бабушки уже мало что помнили: детство родителей пришлось на время войны, и, конечно, было не до сохранения традиций. Многие старались скрыть, что они ингерманландские финны, и даже те, кто гордился этим, всё равно теряли традиционный уклад.

Сейчас всё больше среди тех, кто интересуется ингерманландскими финнами, я встречаю людей, в которых только часть такой крови. Сейчас меньше общевозрожденческого интереса, меньше интереса к осознанию себя как народа — с социальной стороны процесса, а больше интереса культурного, этнографического — к языку или костюму.

«Культура — это язык»: как исследовали диалект и зачем молодые ингерманландцы учат финский

— Кто-то считает себя финном, кто-то полуфинном — полурусским. Это очень индивидуально, — рассказывает Владимир Кокко. — Неоднократно я сталкивался с тем, что мама финн, папа финн, а человек говорит, что он русский. И наоборот: какая-нибудь молодая девочка, у которой одна бабушка финка, считает себя финкой.

Многие респонденты, опрошенные отделом исследований, ассоциируют себя с ингерманландской культурой благодаря знанию языка. Для некоторых его изучение было мотивацией присоединиться к «Инкерин Лиитто». Правда, замечает Кокко, в обществе преподают литературный финский, так как в отличие от диалекта, на котором сейчас почти никто не говорит, на нем можно учиться и работать.

Знание ингерманландского диалекта финского, на котором исторически разговаривали в семьях, в последние годы сохранилось в основном у пожилых людей, которых становится всё меньше, говорит этнограф Ольга Конькова. Поэтому язык забывается.

— Но диалекты ингерманландского финского языка были довольно хорошо изучены: работали в основном карельские исследователи, а в последние годы — и наши петербургские, — добавляет Конькова.

Еще в середине 1970-х исследованием ингерманландского диалекта занялся пастор Арво Сурво. Тогда вместе с речью удалось записать и некоторые фольклорные песни. Например, вспоминает Сурво, он записывал на кассеты песни родной сестры своей бабушки. «Они были потом изданы в нотном варианте самиздатом, и некоторые ансамбли пользовались этими песнями». Сейчас изучением диалекта занимается также ученый Мехмет Муслимов.

Среди наиболее активных участников ингерманландского движения, опрошенных отделом исследований «Бумаги», есть и молодые финны. Некоторые из них говорили на языке с детства, некоторые стали учить его позже, когда заинтересовались своим происхождением или, например, присоединились к «Инкерин Лиитто».

Сусанне Парккинен 32 года, она родилась в деревне Колбино в семье ингерманландских финнов, в которой родители общались с детьми по-фински. Отец Сусанны, Пааво Парккинен, который также стоял у истоков «Инкерин Лиитто», пытался добиться двойного гражданства для ингерманландских финнов, чтобы они могли учиться и работать в Финляндии и возвращаться обратно. Однако сделать это не удалось. Поэтому, рассказывает Сусанна, вопрос: заниматься ингерманландской культурой или нет — у нее не стоял.

Сейчас она, дизайнер по профессии, помогает церкви и «Инкерин Лиитто» в организации праздников и выставок, пишет для сайта общества, а изредка верстает книги про ингерманландских финнов. Иногда Сусанна также помогает другим ингерманландцам найти информацию о своих родственниках.