Как цензурировали блокадную память и какие живые свидетельства доступны. Рассказывает редактор блокадных дневников Наталия Соколовская

В 1977 году отдел пропаганды ЦК КПСС остановил публикацию «Блокадной книги» Алеся Адамовича и Даниила Гранина, составленной из свидетельств ленинградцев. Позже книга вышла с цензурными изъятиями небольшим тиражом. Но и в таком виде она перевернула отношение к блокаде — на авторов обрушилась «лавина писем». «Это был крик обреченных на молчание, переживших блокаду ленинградцев», — пишет Наталия Соколовская, составитель издания «Люди хотят знать» 2021 года об истории создания «Блокадной книги».

Несколько писем читателей были опубликованы. В них авторы рассказывают о тяжелом моральном выборе, который приходилось делать, вспоминают умерших, от жизни которых ничего не осталось, сожалеют, что никто не привлек к ответу «выродков», которые за счет умирающих еще больше «обогащались».

По мотивам онлайн-встречи в пользу благотворительного фонда AdVita «Бумага» публикует рассказ Наталии Соколовской о цензуре блокадной памяти и изучении дневников ленинградцев.

Наталия Соколовская

писатель, редактор блокадных дневников

— В ночь с 18 на 19 января 1943 года, сообщая о прорыве блокады (ленинградцы описывали это событие в дневниках), в прямом эфире ленинградского радио Ольга Берггольц говорила: «Мы знаем, что сейчас с восторгом, с гордостью, со счастливыми слезами слушает сообщение о прорыве блокады вся Россия — вся Большая Земля. Здравствуй, здравствуй, Большая Земля! Приветствуем тебя из освобождающегося Ленинграда!».

Но в дневнике самой Берггольц этого приподнятого тона нет. И по этому же дневнику мы знаем, что утверждение, что, мол, вся Большая Земля знает, что происходит в Ленинграде, и смотрит на Ленинград — это фигура речи. Страна почти ничего не знала. О том, что трупы в Ленинграде собирают в штабеля, не догадывались, а тот, кто знал по долгу службы, молчал.

Когда Берггольц в марте 1942 года на месяц оказалась в Москве — ее вывезли истощенную, еле живую после смерти мужа, Николая Молчанова, — она столкнулась с тем, что чиновники «скрывают от народа правду о нас», что «запрещено слово „дистрофия“, — смерть происходит от других причин, но не от голода!»

Репрессии против блокадной памяти

«Надо уничтожить фашизм, надо, чтоб кончилась война, и потом у себя всё изменить», – эта важнейшая фраза тоже из дневника Берггольц. После тюремного заключения 1938–1939 года не думать об этом она не могла. И когда в той самой речи 18 января она говорит: «Мы знаем, нам еще многое надо пережить, многое выдержать. Мы выдержим всё. Уж теперь-то выдержим, теперь-то мы хорошо почувствовали свою силу», – она имеет в виду ровно это: теперь у народа есть силы всё изменить.

Но надежды эти не состоялись. Именно потому, что народ-победитель действительно почувствовал свою силу, власть сразу указала ему на его место. Сразу после войны — ошеломляющее постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград», потом, в 1947 году, — отмена празднования Дня Победы, в 1949 году — начало Ленинградского дела.

Музей блокады и обороны, который начали формировать еще в 1943 году (открылся в 1946-м), пал жертвой именно Ленинградского дела. Сначала Музею выделили огромные помещения в Соляном городке, целый квартал: люди несли туда вещи, архивы, живые свидетельства только что пережитых событий. А в 1949 году музей был закрыт и разгромлен: фонды расформированы или уничтожены, директор, Лев Львович Раков, арестован, приговорен к расстрелу, потом приговор был заменен лагерями на двадцать пять лет. Некоторые экспонаты просто сожгли во дворе.

Когда музей был «восстановлен» в 1989 году, он представлял собой два небольших зала (так осталось по сей день). В так называемой «Комнате блокадника», идеально прибранной, на спинке дивана висят белоснежные крахмальные кружевные накидочки — которых, конечно, быть не могло: настоящая комната блокадника была в копоти от буржуек и коптилок, потому что отопления и света не было. А еще в настоящей комнате блокадника должно было стоять ведро для «гажева», потому что канализация и водопровод не работали.

В 75-ом году открывается монумент на Средней Рогатке, на Площади Победы. Сейчас въезжающие в город люди видят монументальное сооружение, где по бокам две группы истощенных людей идут из города: красноармейцы, гражданские, рабочие, молодые, старые — все идут из города. Но суть блокадной трагедии именно в том, что люди из города выйти не могли! У фашистов, окруживших город, был приказ расстреливать всех. А главное — когда мы идем или едем мимо этого памятника, мы не видим его сердца — Пьеты, скульптуры матери, которая держит на руках умершего ребенка. Суть блокады будто упрятана с глаз подальше — и это метафора отношения к блокаде в советское время.

Дневник как способ выжить

Важнейшим источником правды о блокаде стали дневники ленинградцев. Дневники, наряду с рассказами выживших, легли в основу «Блокадной книги» Алеся Адамовича и Даниила Гранина. Люди в блокадном городе ведут свои дневники на грани жизни и смерти — и никто из пишущих не может с уверенностью сказать, что он будет жив завтра или послезавтра. Это делает людей смелыми, безоглядными, и люди говорят то, что в мирное время бумаге бы не доверили.

Но дневники сохранили не только опыт и память. Блокадные дневники зачастую спасали и их авторов: ежедневные записи — это действие, которое помогает сохранять хотя бы видимость нормальности, это способ не сойти с ума, а значит — способ выжить.

Дневник Веры Берхман («Записки оставшейся в живых. Блокадные дневники Татьяны Великотной, Веры Берхман, Ирины Зеленской, «Лениздат», 2014) — запись от 15 июля 1942 года: «Я считаю, что перо и чернила — это то, что вытягивает в жизнь. Даже забываю, что хочется есть. Если это окно к более высшим переживаниям, то пусть пишу я».

Дневник становится для Веры Берхман, верующего и воцерковленного человека, способом общения не только с собой, не только с умершими близкими, не только со страдающими живыми, но и с Богом. Она начинает вести свой дневник после смерти сестры Тани, которая тоже вела дневник, — словно в продолжение ее дневника. Они обе из «бывших», в Первую мировую — сестры милосердия. В блокаду Вера работает в медпункте и больнице — и ищет могилу сестры, которую сама не смогла похоронить. У ее дневника два сюжета: вопрошание к Богу и поиск могилы сестры. И дневник помогает ей и в том, и в другом.

Запись от 17 июня 1942 года: «Сколько у меня раньше было молитв и просьб к Богу. Теперь — никаких. <…> И свою заключенность в вымершей квартире я принимаю как великое благо. «Христе, Свете истинный! — так говорю я Богу. — Ты так долго, так долго не идешь посетить мою озверевшую душу. Ты совсем пропал из меня. И вот я Тебе, Господи, что говорю сейчас? Ни слез, ни горя, ни радости я не ощущаю. Все исчезло — все прошло. И единственно, что я могу Тебе сказать, — это то, что я одна теперь, Господи! Я одна, одна, одна…» — и дальше: «И вот случилось какое чудо. После последних написанных строк я взяла Евангелие, давно не читанное. Раскрыла и читаю, и глазам своим не верю — и кто тому может поверить? «Но я не один, потому что Отец со Мною».

Блокадные сны и блокадная бессонница

В дневниках много снов, много бессонниц, много состояний между сном и явью — жизнь в это время слишком непохожа на самое себя.

Из дневника гобоистки оркестра Радиокомитета Ксении Матус — запись от 25 декабря 1941 года: «Жизнь стала настолько тяжелой и отвратной, что не хочется и писать. Силы слабеют с каждым днем, ноги отказываются ходить. Ни минуты не забываешь о том, что хочется кушать. Одно только желание осталось — пожрать. Буквально, в полном понимании этого слова. Эта мысль ни на минуту не уходит. Ночью бесконечно снятся вкусные вещи».

И в записи от 18 января 1942 года: «Я рада за Зину. Их в ансамбле теперь кормят три раза в день. Отобрали карточки, и хоть она одна покушает, и то хорошо. Утром дают кофе со сгущенным молоком, хлеб, сахар. На обед три блюда — суп, каша на молоке или с маслом, компот. И вечером опять суп, чай. За день 300 г хлеба. Вчера выступали в Смольном перед Ждановым и другими, так накормили досыта: 600 г хлеба, обед, ужин из трех блюд, куда входили две тарелки каши полные с жиром и мясом. Давали бутерброды со шпротами, которые принесла домой и угостила нас. Она приехала в 12 часов ночи. Мы уже спали, и, когда она стала все рассказывать, мне стало ужасно нехорошо, слюна подкатывалась к горлу, и я не могла спать, всю ночь промучилась».

Из дневника Веры Берхман — запись от 9 апреля 1942 года: «Вчера я похоронила Марию Александровну и осталась совсем одна, в вымершей квартире. Руки плохо владеют, но пробую: то карандашом, то пером. Пожалуй, пером легче. Много писать не могу, но решила все записывать — оставшись пока одна на свете. <…> 2-ю ночь уж ночую одна, и мне не страшно, только очень странно, что проснусь утром и опять живая, а все умерли. Устала рука. Буду писать не по дням, а по часам. Так легче. <…> Полежала между сном и явью. Привиделось, но не приснилось, но так ясно, под закрытыми глазами Таня, сестра, уже умершая, стоит в ногах у печки, голова вниз. Я снов теперь как следует не вижу. Говорю с голодающими — все спят крепко. Как тихо в квартире. Все умерли».

Из дневника скрипача из оркестра Радиокомитета Льва Маргулиса («Человек из оркестра», издан «Лениздатом» в 2013 году) есть запись от 7 мая 1942 года: «Я теперь, в отличие от осени, иду во время тревоги на крышу, вместо того что всегда скрывался в убежищах. Мне несколько раз снился Абрам [брат], и так ясно. Ясно. Замечателен мой сон, будто я в Саранске. Играл в саду с Симочкой [дочь], и как надоедал всем рассказами об ужасах Ленинграда, как все от меня отворачивались, не желая слушать, и как я утонул в трясине».

Публикации дневников — это единственный способ перестать «отворачиваться, не желая слушать», чтобы жизни и нечеловеческий опыт блокадников «не утонули в трясине». Когда в 2019 году мы готовили выставку «Люди хотят знать» о цензурных перипетиях издания «Блокадной книги» Адамовича и Гранина, в книге отзывов меня поразили бесконечные записи: «Спасибо, что открыли нам глаза», «Мы ничего об этом не знали».

Так что же, блокады всё еще нет в общественной памяти? Или есть, но в виде помпезных военизированных праздников, немыслимых для блокады полевых кухонь с кашей на Дворцовой и белоснежных накидочек в блокадной комнате? Значит, нам нужно продолжать читать дневники и продолжать их издавать, чтобы сохранять народную память о блокаде.

О следующей онлайн-встрече от фонда AdVita 1 февраля — с Полиной Барсковой, поэтом и многолетней исследовательницей ленинградской блокады, читайте здесь.