«Это война. Мне в любой момент может прилететь». Диссидент Александр Скобов выступает за возвращение Петербурга в Европу и против политики Путина. Интервью

Петербургские активисты объявили о создании движения «Европейский Петербург». В его манифесте они критикуют войну в Украине и заявляют об «интеллектуальном и нравственном неповиновении» политике Путина. Цели нового движения — победа на «первых демократических выборах» и «возвращение» Петербурга к европейскому пути.

У «Европейского Петербурга» 12 учредителей: бывший депутат Закса Максим Резник, телеведущий Алексей Лушников, журналисты, адвокат и другие. Трое — остаются жить в Петербурге.

Один из них — Александр Скобов, советский диссидент, которого за политические взгляды дважды помещали в психиатрическую больницу. В 90-е Скобов работал учителем истории и выступал против войны в Чечне. «Бумага» спросила Александра Скобова, в чем смысл нового движения, как они с соратниками собираются побеждать на «демократических выборах» и ради чего он рискует свободой, открыто выступая против режима и войны.

Александр Скобов

публицист, автор учебника по истории России, в 2000-е годы член «Яблока» и движения «Солидарность»

— Откуда взялась идея «Европейского Петербурга» и как в организацию попали вы?

— В «Европейский Петербург» меня пригласил Максим Резник. Специфика именно этой инициативы в том, что она делает упор на один факт: политика режима Путина и развязанная им агрессивная война отрывают Россию, и, главное, Петебург от его европейских корней. Мы считаем, что Россия изначально европейская страна, а Петербург в особенности. В его истории всё связано с Европой. Мы категорически отвергаем идеологию путинского режима, которая сводится к антиевропейскости, к крестовому походу против Запада, к противопоставлению России и Запада.

Эта идея не нова, этот особый российской путь искали в прошлом, позапрошлом веках, да и раньше, и всё время его противопоставляли Западу. Плясать хотели от противоположных принципов. Европейские, если совсем кратко, предполагают верховенство права и прав человека, а противопоставляются им наши исконно-посконные — государственное величие, всемогущество и полное подчинение человека государственному молоху. Мы — граждане, которые этого не приемлют, которые прямо говорят, что мы — часть Европы и ориентируемся на ее ценности.

— У нас сейчас преследуют за слова «преступная война», даже просто «война». Вы же подписываете такой манифест, солидаризируетесь с такой организацией в период политических репрессий…

— Это война. На войне иногда прилетает. Мне может в любой момент прилететь за много что другое, за другую инициативу — фронт антипутинского сопротивления. Там все намного жестче. Мне эта инициатива «Европейский Петербург» вряд ли что-то прибавит. Для меня вопрос войны центральный, невозможно говорить о каких-то общественных проблемах, обходя эту тему. Это всё равно что не замечать слона в комнате.

— Почему за вами еще не пришли?

— Не знаю, почему. У меня, в отличие от профессора Соловья, в «конторе» инсайда нет.

— Вы хорошо знакомы со всеми, кто с вами в «Европейском Петербурге»?

— С Максимом Резником я знаком с 2005-го. Он возглавлял петербургское «Яблоко». Когда он его возглавлял, оно было другим, не боялось конфронтации с властью, не боялось уличной активности, широких коалиций против власти.

Наталья Евдокимова, которая была тоже в «Яблоке», провела закон в Заксе, благодаря которому я получаю городскую пенсию за свои отсидки при советской власти. Небольшую, но регулярную. У меня за этой ей личная благодарность.

Сергея Гуляева знаю по первым массовым уличным протестам 2005-го. Тогда всё вертелось вокруг штаб-квартиры питерского «Яблока».

Ольге Галкиной (была депутатом Закса Петербурга), когда она только начала интересоваться политикой, я посоветовал вступить в «Яблоко». Она присоединилась, пока в будущих партийных чистках ее не выгнали.

— Вы обсуждали «фракцией оставшихся» в России свое положение и вопрос, почему вы остаетесь?

— В тех прекрасных учебных заведениях, где я воспитывался, учили не задавать лишних вопросов. Тут человек сам за себя решает, на что готов пойти, чем готов пожертвовать.

— Одна из главных целей движения — избраться на демократических выборах. Каких?

— Я это понимаю как выборы после ликвидации путинского режима.

— А для ликвидации путинского режима «Европейский Петербург» будет что-то делать или только ждать?

— Я лично вижу единственную форму деятельности в публичном поле – это информационная деятельность, заявления, пропаганда. По специфике военного времени мы должны перестать шарахаться от слова «пропаганда».

— У вас в России руки связаны, а те, кто вне России, будут что-то делать, кроме пропаганды?

— Это их надо спрашивать, это мы не обсуждали. Опять таки, специфика военного времени.

— То есть у вас нет единого плана действий, в планах только заявления, пропаганда?

— Да. Мы будем постоянно напоминать о продолжающихся политических репрессиях, о политических заключенных. Там есть дела, вопиющие к небесам. Об этом нельзя дать забыть. И будем напоминать о тех, кого считаем позором, о тех, кто активно и публично поддержали агрессивную войну. По сути встали на сторону фашистской агрессии. Это, как правило, деятели культуры, которых в первые ряды никто вставать не заставлял.

— Вы можете назвать какого-то публичного деятеля в Петербурге, который туда однозначно не встал?

— Я не могу себе составить подробную картину многих людей — у меня очень ограниченный доступ к информации из-за проблем со зрением, я почти не могу читать. Есть же научные деятели, которые хотя бы промолчали, есть артисты, не выступали с поддержкой агрессии со сцены. Больше на слуху имена мерзавцев — ректоров, которые встроились (подписали письмо в поддержку войны), Пиотровский, который писал откровенные нацистские тексты (речь об интервью «Российской газете» — прим. «Бумаги») о том, что нация утверждается в войне. Для культурного человека это, вы меня извините, ниже всякого плинтуса.

— Насколько сейчас высока цена неподдержки режима?

— Я думаю, тут может быть по-разному. Лапа, которая стремится всех сгрести и построить в шеренги тоталитарной политической мобилизации, она не везде дотянулась, и где-то какие-то лакуны, ниши сохраняются, где не сильно напрягли с этим. Тенденция очевидна: входным билетом на пути творческой самореализации и престижной работы будет не молчание, а активная публичная поддержка режима, соучастия в его преступлениях. Прежде всего, это будет касаться медийных персон, задающих образцы поведения. Избегать этого будет всё труднее.

— Вы давно выступаете против войны, но всё равно чувствуете личную ответственность за нее?

— Есть разные уровни и формы ответственности. Есть автоматическая форма внешней ответственности, просто по факту принадлежности к гражданству и территории. Когда в результате преступлений режима ухудшается экономическая ситуация и падает благосостояние, таким образом страна несет ответственность за преступления своих руководителей. Это не зависит от того, поддерживал ты или выступал против. Дрезден бомбили, не разбирая, кто фашист, а кто нет. Я как гражданин России в равной степени несу такую ответственность.

Есть внутреннее чувство ответственности. Если ты сам себя идентифицируешь с какой-то общностью, гражданской, например, ты отвечаешь за нее, ты не можешь сказать, я не участвовал, я не помогал. Это вопрос внутренней боли, чувствуешь ли ты стыд. Знаю, есть люди, которые сказали, что больше не имеют отношения к русской культуре. Мне трудно представить, как это вырвать из себя. Я ответственность ощущаю, я ее чувствую. Что касается конкретных действий, что ты сделал, что не сделал: человек, который пошел в армию захватчиков и убийц, чтобы не пойти в тюрьму, несет большую ответственность, чем тот, кто пошел в тюрьму, чтобы не становиться частью этой армии.

— «Европейский Петербург» собирается помогать петербуржцам, которые сталкиваются с проблемами за рубежом?

— Этим должны заниматься те представители «Европейского Петербурга», которые за рубежом. В зависимости от возможностей. Там многие что-то делают, чтобы облегчить проблемы эмигрировавших граждан России. Эмиграция это не сахар. Есть такое мнение обывательское — «за хорошей жизнью поехали». Жизнь в эмиграции — это тяжелое испытание на самом деле.

— Вес слова уехавших и оставшихся разный?

— При прочих равных, делаю сразу эту оговорку, тот факт, что человек находится здесь, дает некоторую прибавку к весу его слов. И это тоже ресурс. Да, у этой прибавки есть цена — риски возможных последствий. Тут нет универсальных рецептов: кто-то больший урон противнику может нанести, находясь здесь, а кто-то оттуда. Тут нет никакой пропасти, это части одной общности, связанные друг с другом.

— В чем отличие «Европейского Петербурга» (ЕП) от многочисленных эмигрантских региональных организаций?

— Особенность ЕП в том, что он акцентирует внимание на петербургской специфике.

— Как ЕП смотрит на «Свободную Ингрию»?

— В ЕП участвуют некоторые сторонники этой идеи, но они не в большинстве. Тут более популярна идея реального федерализма, реальной автономии в рамках общего объединения. Для меня лично, и, думаю, это многие разделят: курс на Европу для Петербурга приоритетнее вопроса сохранения связей с другими частями России. Если остальная Россия не хочет вернуться в Европу, то Петербург должен добиваться этого самостоятельно, даже отделяясь.

— Но лучше, чтобы он был в составе демократической России?

— Если будет возможна демократическая Россия. Я достаточно скептически смотрю на возможность переучреждения России в качестве демократического государства в рамках нынешних территорий. Думаю, это может реализоваться в рамках более локального, скромного объединения. Думаю, как-то Россия будет колоться, обламываться по краям.

— Когда станут возможны демократические выборы, в которых поучаствует ЕП?

— Когда падет путинский режим. Это очень сильно будет зависеть от ситуации на фронте. Насколько быстрым и глубоким будет поражение России.

— А вы верите в поражение? Контрнаступление и другие военные действия не очень успешны.

— Ну, может следующей весной пойдет. Та же западная военная помощь все-таки увеличивается (хоть не так быстро, как хотелось бы). Фашистской России должно быть нанесено реальное военное поражение, причем настолько серьезное, чтобы оно кончилось внутриполитическим кризисом в самой России.

— Насчет помощи Запада: вы получаете или намерены получать гранты?

— Сейчас с грантами кисло даже для тех, кто привык их получать. Те, кого я знаю, никогда их не получали. Роль западных грантов сильно преувеличивается в современной мифологии. Хотя было ощущение, что многие разбаловались на них сидеть. Это одна из причин, почему российское гражданское общество в критический момент оказалось таким дохлым. Оно не было приучено выживать в суровых условиях.

— Иноагентом стать можно и без финансирования, попав под «иностранное влияние», например. Вы как для себя эту перспективу рассматриваете?

— В списках, которые когда-то публиковали, я в кандидатах довольно давно. А какой там алгоритм перевода из кандидатов в члены этого клуба, не знаю. Абсолютно не вижу, почему эта перспектива должна меня смущать.

— Что может заставить вас уехать из России?

— Ничего.

— Придут из органов и скажут: уезжай или 15 лет.

— Не дождутся.