«Этому городу не хватало альтернативы». Тромбонист Антон Боярских — о популяризации джаза, консервативности Петербурга и прерванных связях с Европой

Тромбонист Антон Боярских — солист петербургской Филармонии джазовой музыки. У него есть своя группа Dizzy Dutch Duck, он играет диджей-сеты в баре «Юнион» и ведет канал про джаз.

Несколько лет Антон привозил в Россию артистов из Нидерландов и участвовал в проектах в Амстердаме. Сейчас он создает комьюнити музыкантов и любителей современного джаза в Петербурге.

«Бумага» поговорила с Антоном Боярских о том, что происходит с современной музыкой в городе последние два года: об эмиграции музыкантов, отсутствии зарубежных артистов и спросе на популяризацию джаза.

— Ты организуешь лекции и дискуссии о джазе в Петербурге. Как ты решил заняться джаз-просветом и как он идет в Петербурге?

— Джаз — такая музыка, которую, безусловно, можно слушать без какого-либо теоретического представления о ней. Как говорит Борис Гребенщиков, зачем понимать дерево? Зачем понимать мелодию, если ее можно эмоционально ощущать? Но под этой гладью есть бездонное море, океан информации. Стоит нам немного окунуться в историю произведения, и мы можем создать мост с жизнью самого композитора в моменте, когда написано произведение, понять, о чем оно, и более глубоко услышать его — в зале или дома.

Есть такой тихий или даже молчаливый запрос у публики: «Дайте нам понять, о чем это всё». У музыканта тоже есть этот молчаливый запрос объяснить, что это определенная веха жизни композитора, которую он воспринимает как радость, боль, отчаяние, романтизм и прочее. Когда мы друг с другом начинаем общаться, то мы становимся музыкальными друзьями, мы начинаем понимать друг друга лучше, и музыка становится между нами связующим звеном.

Все образовательные проекты возникали постепенно, раскрывая в том числе и мою личность. Я не скажу, что у меня экстравертный характер, но я понял, что мне есть что сказать.

Я нашел людей, которые сказали: «Да, давай это делать у нас!» — «Union», «Подписные издания», виниловые магазины, винотеки. Они понимают, что уже недостаточно просто продавать пластинки или книги. Нужно общение с аудиторией. Послушав о джазовой теме, человек может тут же залезть в ящик с пластинками, отыскать то, что ему стало интересно за эту лекцию, прийти домой и более осмысленно дальше изучать и музыку, и исполнителя, и произведение.

Сначала в «Джазфаке» участвовал я, были еще несколько спикеров интересных, но мы поняли, что, пока у нас есть Владимир Фейертаг, которому исполнилось 92 года, у нас есть уникальная возможность просто давать ему слово. Он очень долго читал лекции студентам в Университете культуры, а сегодня предпочитает взять какого-то интересующего его музыканта и раскрыть его судьбу.

А Телеграм-канал — изначально просто мой дневник записей, которые выливаются в какую-то книжечку, где ты можешь открыть страницу, а там небольшой пост и кью-ар код, и ты слушаешь музыку на любимом сервисе. Впоследствии это стало выглядеть как что-то объединяющее людей, которые тоже хотят узнать что-то, читать, комментировать, советовать, критиковать. Это и разговор с вами, с теми, кто его читает, и постоянная мотивация изучать материал, интересоваться новым и поделиться с вами.

— В канале ты критиковал политику Санкт-Петербургской академической филармонии в том, что нельзя управлять оркестром без дирижерского образования.

— Действительно, филармония в лице конкретного человека сказала мне, что дирижерское образование необходимо для того, чтобы выйти на сцену Большого зала филармонии и стоять у пульта.

И здесь диссонанс не в том, что нам отказали, потому что это право филармонии, а в том, что в джазе нет понятия дирижера, как в академической музыке. И об этом был мой текст. В джазе бэнд-лидер управляет оркестром по-другому, другими способами. Поэтому сравнивать нас и ожидать соответствия определенному представлению о дирижировании не совсем корректно, на мой взгляд.

— В том посте ты написал, что мог столкнуться с этим только в России, «может даже исключительно в традиционном в музыкальном смысле Петербурге». В чем заключается музыкальная консервативность города?

— Петербург сам по себе очень консервативный город. У нас только один музей современного искусства, небольшие арт-галереи и каких-то современных культурных объектов тоже, я бы не сказал, что очень много. В Петербурге ценится то культурное наследие, которое сохранилось: Мариинский театр, балетная школа, Александринский театр. В БДТ иногда ставят современные пьесы. Я недавно ходил на «Преступление и наказание» в японском прочтении. Это было абсолютное шизо, конечно. Но такое встретить нечасто можно. В музыке тоже самое происходит.

Чем крупнее и масштабнее личность или учреждение, тем больше они опираются на эти исторические корни. Тяжеловато взять и просто поменять свои представления о том, что такое музыка, искусство. Для Петербурга традиционна рок-музыка. Джаз — это застывший саундтрек дождливого Петербурга. Приходишь в Джазовую филармонию или «Шляпу» и слушаешь этот саундтрек.

Но я не скажу, что нет тенденции к современности. Появляется всё больше и больше возможностей послушать современную культуру, и этой альтернативы не хватало этому городу. И мне кажется, мы делаем то же самое — даем альтернативу тем людям, которые хотят услышать что-то более современное.

— И всё равно, несмотря на осознание того, что это такой консервативный город, ты решил вернуться из Амстердама и делать свою музыку именно здесь?

— Я вернулся в Россию, потому что я люблю Петербург. Больше, чем Амстердам. В Петербурге музыкальная среда выглядела как возможность, как место, где можно реализовать идеи с нуля. В Голландии и других странах Европы джаз — как стакан апельсинового сока. Люди воспринимают его как нечто, что существует уже много лет. Для них это уже не такой праздник, как для меня. Аудитория старше, конкуренция выше. В Голландии и Амстердаме находится просто чудовищное количество музыкантов со всего мира. Их просто не вмещает город. Поэтому, конечно, можно было бы там остаться еще какое-то время, но я бы выбрал возможность реализовать идеи и вернуться в город, который я люблю. Смотрю из окна на дом красивый, пойду потом прогуляюсь…

— Как аудитория лекций и концертов сейчас выглядит в Петербурге?

— Некоторые лекции осознанно делаются для людей, которые просто интересуются. здесь, наверное, большую роль играет сам слушатель. Если он музыкант, который интересуется, он почерпнет что-то новое.

Я давно сделал вывод, что конкретно в России музыканты — очень инертные люди. Одни очень заняты, другим я не очень интересен, третьим — музыка. Часть из них не видит смысла в теоретическом развитии.

Концерты, конечно, объединяют по стилю, по музыке. Наша музыка интересна музыкантам, в том числе. Когда это всё начиналось, такую музыку играли единицы в Петербурге. Сегодня благодаря постоянной работе джемов, лекций и прочего, и группы в том числе, количество этих музыкантов стало, можно сказать, тусовкой.

Джемы в «Юнионе» — это сообщество людей, которые приходят каждый понедельник, чтобы встретиться и прожить эту музыкальную жизнь в социализации друг с другом.

В «Шляпу» хотят те, кто относит себя к мейнстриму, к джазу традиционного толка. Поэтому они редко и сами участвуют в более современных джазовых джемах или концертах, и соответственно у нас не тусуется. Иногда заходят просто посмотреть и классно провести время, но редко.

Музыканты фактически не записывают себя, не выпускают альбомы, не создают ничего, что скажет «Вот это я». И, когда ты что-то сделал и говоришь: ребята, приходите, будет новая музыка, новые эксперименты, они не приходят. Какой можно из этого вывод сделать? Неинтересно. У меня есть небольшое разочарование относительно этого.

— Видишь ли ты изменения в интересах и настроении аудитории за последние два года, и в целом в культурной жизни в городе?

— Практически полное отсутствие зарубежных артистов дает о себе знать.

С одной стороны, люди, которые были на вторых-третьих ролях, получили возможность играть на фестивалях, к ним обращаются организаторы. С другой стороны, многим хотелось бы увидеть любимых артистов зарубежных, которые, я уверен, с удовольствием бы сюда приехали. По крайней мере, те, что я знаю.

— Не приезжают зарубежные исполнители — это их забота о своей репутации или это какая-то цензура?

— Я не знаю, кстати говоря. Но Тигран Амасян приехал. Я слышал, что Roots United привезет американского классного диджея. Из тех, кого я знаю, кто выражал готовность приехать, основная проблема — получить визу в Россию. Почему человек приезжает или не приезжает, надо, конечно же, спрашивать и разбираться, в частности, с ним.

— Заметно ли влияние волны эмиграции на джазовую сцену? Много ли уехало музыкантов?

— Я не вижу большого оттока музыкантов в моем музыкальном сегменте. Я знаю лишь несколько случаев. И даже из тех, кто уехал, часть вернулась.

— Присутствует ли в джазе цензура, есть ли какое-то давление на музыкантов вообще или в последнее время?

— Нет, я по крайней мере этого не чувствую. Мы просто используем те возможности, которые есть. Может быть, где-то и есть цензура, но я о ней не знаю.

В прошлом году было столетие российского джаза. Большое, пафосное событие, в течение месяца или двух происходило чудовищное количество всего на свете, и конечно же, было обращение к нашей идентичности: что такое российский, советский джаз. Все взгляды были обращены на наследие и историю нашей джазовой сцены. Но Уинтон Марсалис приехал, кстати говоря.

— Летом 22-го года вы выпустили сингл, где есть текст на украинском. Почему вы решили это сделать и был ли страх, были ли какие-то последствия?

— Мы выпустили его в январе, а клип снимали всю весну и выпустили летом. Музыканты Игорь Тимофеев и Настя Квитко написали по две песни, мы разбили это на три релиза: релиз Игоря, релиз Насти и наш сборник как EP из четырех песен.

Я воспринимал, что это про музыку, про личную историю человека и про возможность сделать красивый материал вместе. Основой этого материала всегда является человек, который сочинил это, а не мы. Мы всего лишь аранжировали это, сделали и сыграли.

— Этим летом у вас был тур по России, 22 июня вы сыграли первый концерт в Ростове, 23-го должен был быть второй. Но случился пригожинский мятеж.

— Мы сыграли три концерта в Краснодаре, два в Ростове и поехали из Ростова в Воронеж. Там должен был пройти очень крутой фестиваль, по типу Дягилевского, где театр, музыка и вообще искусство на большом пространстве. Труппа БДТ приехала, ребята из группы «нееет, ты что», которые нам очень симпатичны. Полгода вели переговоры, готовились. Когда нам сказали, что всё отменено, конечно, расстройство было очень сильное, но не такое сильное, как у организаторов. Ребят, конечно, жалко очень, тех, кто готовил этот фестиваль. Надеюсь, что состоится в следующем году.

— Ты только что вернулся из Амстердама. Какие у тебя сейчас проекты за рубежом? Сложнее ли в них стало участвовать? Организовывать?

— C тех пор как я закончил консерваторию в Амстердаме, у меня сохранилось много контактов. В Петербурге мы тесно стали сотрудничать и подружились с Олей Овечкиной, директором Голландского института. Нам пришла идея делать Голландские сезоны в Петербурге по типу Русских сезонов. Голландская музыкальная сцена очень локальная, как и немецая, датская, как и любая другая европейская, но в Голландии большое количество потрясающих музыкантов, которых хотелось показать.

В течение года мы провели три-четыре сезона, потом была идея делать сезоны реже, раз в год, но более масштабные. Музыканты, которых я привозил, узнавали о нас, видели сцену и аудиторию в России. Они были чрезвычайно удивлены тем, какая молодая у нас аудитория, которая тянется к джазовой музыке, тем, что мы, в общем-то, на достойном уровне все играем здесь.

Меня стали звать в Голландию музицировать. Один из таких проектов — Stark-Linnemann-Quartet, фишка которых — кроссовер крупной классической формы с современным джазом. Перед пандемией было решено сделать проект — Бетховен Симфония номер три в варианте пианиста Листа. Но пандемия всё отменила года на два, и в Голландии локдаун и прочее были тяжелее, чем в России. Были отменены все культурные и массовые собрания. И, как появилась возможность, мы приступили к тому, чтобы реализовать ту самую идею. В течение прошлого года да мы встречались, репетировали, чтобы в конце этого года записать пластинку и дальше уже, собственно, готовиться к каким-то выступлениям, концертам, фестивалям.

— Что сейчас с Голландскими сезонами?

— Проект на паузе, опять же из-за виз в Россию.

— Кроме логистики, изменилось ли что-то за последние два года? Музыканты сталкивались с отменой концертов, участия в фестивалях. Тебя это как-то затронуло?

— Нет, точно не было отмен. Более того, из тех людей, которых я встречал, все лично ко мне относились прекрасно, и мы друг с другом общались нормальным языком, не было никаких абсолютно проблем в этом. Я не знаю, может быть, у кого-то и есть.

В последний приезд мой [в Нидерланды] я приятно обрадовался тому, что голландский филармонический оркестр играет Чайковского, например. Тех эмоциональных решений, которые были в начале — вот, давайте отменять Чайковского, еще какую-то русскую классику — сейчас я этого не увидел. Значит, всё-таки люди понимают, что Чайковский — мировой композитор, такой же, как Бетховен, или Вагнер, или Караян.

— В начале декабря вы представили новую программу «Broken». Чем это отличается от вашего предыдущего релиза, планируется ли запись альбома?

— Мы еще в процессе создания предыдущего альбома. Надеемся, что он выйдет зимой, а новая программа — это продолжение экспериментов с танцевальной музыкой. Прошлый релиз был Dizzy Club, где мы впервые попробовали взять танцевальный вид, что-то в духе техно, хаос, афро-бит. Мы просто взяли форму, на которую нанизывали музыкальную ткань, импровизацию. Нам понравилось, но прошло время, и мои личные музыкальные вкусы сместились в сторону английского брокен бита. Я нашел много вдохновения в том, что мы можем этот джазовый язык еще более интересно интегрировать в эту музыку. Джаз — это же и так ломаные ритмы. И нужно просто оформить эту музыку в виде конкретных пульсов, конкретного паттерна, который используется в электронной музыке.

Получилась очень хорошая программа, я очень-очень доволен этой музыкой, хочется ее показывать каждый день людям. В январе прошел концерт в Москве, был аншлаг. В феврале будет два или три, и так далее. Все это делается для летнего тура, чтобы поездить, подготовить релиз.

— Насколько реален европейский тур для Dizzy Dutch Duck?

— Фоном у меня эти мысли идут уже давно. Прежде всего, это визовые сложности для наших музыкантов. Ну а пока о логистике сложно даже говорить, потому что у нас нет менеджера, мы сами всё с нуля делаем.

Я собираю необходимую информацию по местам в разных городах, смотрю, как мои друзья ездят, какие они выбирают маршруты. И безусловно, я мотаю на усы эту информацию, чтобы в один момент прекрасный коллектив поехал в Европу и показал свое творчество там, потому что оно, как мне кажется, больше европейское, чем российское.