В брежневское время телевизор был главным участником праздничного новогоднего действа. Били куранты, выступал генсек ЦК КПСС, пела Алла Борисовна Пугачева. Новогоднее поздравление генсека было ритуалом, но речь Брежнева не читали между строк и под Новый год Брежнев не говорил ничего особенного — например, про западногерманский реваншизм. Да, оборона наша крепка и поднимем же бокал за вооруженные силы — но это не было политическим выступлением, это была часть новой брежневской душевности. Говорят, Брежнев, однажды заехав к своим спичрайтерам, заявил: «Только не нужно цитат Маркса: кто же поверит, что Леня Брежнев читал Маркса». Семидесятые годы, когда была снята «Ирония судьбы», — это время секуляризации, ухода от коммунистической идеологии, когда она становилась формальной и власть на ней не настаивала.

До 1935 года советская власть не очень понимала, что делать с Новым годом. 7 ноября отмечалось гораздо более пышно, чем Новый год. Новый год был естественным образом связан с Рождеством. И поэтому сама идея подарков детям, новогодней елки воспринималась как религиозный предрассудок. С Новым годом боролись. В декабре 1935 года в газете «Правда» была опубликована статья крупного аппаратчика Павла Постышева — его расстреляют через три года — о том, что в буржуазных странах, в частности, в дореволюционной России, дети богатеев справляли обряд, а дети бедняков с завистью смотрели через окна и не могли себе представить такое счастье. Почему бы нам не возродить обычай по-новому и не сделать новогоднюю елку для советских детей? Ясно, что такое решение было принято заранее, и уже Новый 1936 год отмечали с елкой.

Но Новый год стал единственным советским праздником, никак не связанным с властью. Новый год — от календаря, а не от лозунгов. В нем была семейная интимность, и это отразилось, в частности, в фильмах Рязанова. Новому году созвучна искренняя, лиричная интонация песен на стихи Ахмадуллиной, Цветаевой — всё это часть интеллигентской субкультуры, про которую и сняты эти фильмы. Но, в принципе, это и фильмы о прекрасных советских людях — и даже то, что они пошли в баню и нажрались там, как свиньи, это тоже как бы часть нашего советского досуга, и мы не должны героев фильма за это осуждать. То же и в «Карнавальной ночи»: вот веселятся советские люди, но веселье их связано не с политикой партии и правительства, а с высоким моральным обликом. Молодые люди знакомятся и женятся, создают новые семьи — что может быть проще и замечательнее?

Вообще, у поздней советской власти была затухающая интенция социализма, в которой было много хорошего. Для детей, которых я сегодня учу в 610-й классической гимназии, новогодние елки не имеют такого значения, как для детей 40–50 лет назад. Продукты, как известно, были дефицитными, и мешочек мандаринов и конфет «Белочка» для многих был реальным подарком. Елки были бесплатными, и для огромного количества детей новогодняя елка была редким поводом вырваться из коммунальной квартиры. Это было отлично организованное мероприятие: и представление показывают, и можно сыграть в настольный футбол. Родители шили какие-то простые костюмы, в основном девочкам, — честно говоря, я не помню мальчиков в карнавальных костюмах. Безусловно, важное значение для старшеклассников имела дискотека, которая проходила в последний день перед зимними каникулами. В новогодние недели дети путешествовали по детским «корпоративам», поочередно посещая елки на работе у мамы, у папы, во Дворце пионеров. Известный критик Никита Елисеев рассказывал мне историю: артист Каратаев, друг его отца, тоже знаменитого артиста, работал Дедом Морозом на елках. И к четвертой елке за день он наклюкался. Приходит в детский сад, говорит: «Елочка, зажгись» — и падает. Дети смеются. А елочка никак не зажигается, и он снова и снова падает. Дети смеются еще больше. В общем, через некоторое время начали звонить директора детских садов: говорят, хотим Деда Мороза на праздник, но только с эффектом Каратаева.

Советский Дед Мороз был фольклорным собирательным героем, которому приписывались разные качества, и в новогоднем представлении ему отводилась важная идеологическая роль: вот наши советские Дед Мороз и Снегурочка, а им мешают зажечь елочку плохие люди. Разные капиталисты, фарцовщики и прочие антисоветские элементы, которые, к слову, были гораздо обаятельнее, чем второстепенные положительные персонажи. Поэтому в хороших новогодних представлениях отрицательные герои, которые извивались в ритмах твиста, производили на детей экзотическое впечатление. Но Деду Морозу и Снегурочке всегда подсказывали из зала, где злодеи, добро побеждало, а потом всем раздавали игрушки.

Мне рано сказали, что нет ни бога, ни Деда Мороза, и я скептически к этому относился. Пару раз приходил Дед Мороз, — скорее всего, папа, наряженный в тулуп, — но потом перестал. Мои родители никогда не принадлежали к советскому обществу. Они были даже не антисоветские — асоветские. Советская сторона праздника для них не имела никакого значения. Новый год для моих родителей был детским праздником. Я был единственный сын, меня, конечно, очень любили и баловали, и Новый год был мой праздник со всеми обязательными атрибутами: с наряженной елкой, подарками, походами на елки, встречами с детьми знакомых семьи. В нашем доме, хотя и совсем неправославном, праздник больше походил на Рождество, чем на Новый год. Родители и друг другу дарили подарки, но главное — мне и моим двоюродным братьям и сестрам, которые оказывались за семейным столом в ночь с 31 декабря на 1 января.

Новый год — важнейший семейный праздник. Новый год — это покупки, а так как в Советском Союзе с покупками было непросто, готовиться к празднику начинали с ноября, чтобы в итоге сложился пазл: и оливье, и студень на столе, и заводная машинка сыну, и кукла дочери, и чтобы всё это было вместе. Для тогдашнего советского среднего класса было чрезвычайно важно, чтобы все эти элементы собрались вместе. Знаменитая триада — «дачка, тачка и собачка» — то, к чему советский человек должен прийти, и Новый год — это отражение респектабельности: нормальная семья должна иметь новогодний стол, человек не может быть один в Новый год, если тебя не зовут никуда, что-то с тобой не в порядке. Считалось дико неприличным — и я помню, что у меня были некоторые конфликты с родителями, когда я подрос, — встречать Новый год вне семьи.

Обычно Новый год люди 20–30 лет встречали в семье, а потом отправлялись к своим приятелям и сверстникам. Но так как ночью по Ленинграду передвигаться было трудно, то это была целая история: словить машину и перебраться в другую часть города. Хаотичные толпы перебегали с места на место, но на улице праздник не отмечали. Рестораны не работали, вообще ничего не работало, кроме кофейного аппарата в аэропорту Пулково, поэтому любители западного образа жизни, ночной экзотики должны были ехать в Пулково и пить там кофе. Уличные гуляния начались с перестройки и достигли своего апогея при любезной Валентине Ивановне Матвиенко. Мне кажется, именно Валентина Ивановна, женщина-праздник, ввела этот городской обычай.

Поэтому на Новый год было относительно безопасно. Самые опасные советские праздники — это праздники, которые сопровождались народными гуляниями и салютом. Потому что во время салюта «на район» — особенно на Васильевский остров и на Петроградскую сторону — приходили дети и подростки из других районов, которых, соответственно, надо было бить. А те били в ответ. Получить по роже на салюте было святым делом. На Новый год, конечно, тоже что-то происходило, и, я думаю, в каждом десятом или двадцатом случае праздник сопровождался мордобоем, но это происходило внутри дома, а не снаружи. Домашний праздник — и насилие было домашним тоже. Пиротехнику не продавали, жгли бенгальские огни, но никто не пулял в воздух. Это было совершенно невозможно.

Партийная элита тоже отмечала Новый год в семейном кругу, но празднование начиналось задолго до конца декабря. Однажды я случайно оказался в ресторане «Астория» на таком партийном корпоративе: поет тенор, за столами сидят исполкомовские тетки с супругами, на столах продукты дефицитные, и просто так туда не попадешь. У крупных предприятий всегда были загородные поселения, пансионаты. Руководство Кировского завода могло себе позволить куда-то выехать.

До революции Новый год не был большим праздником, как и сейчас на Западе. Он был разгульным днем веселья без детей. Есть много историй, как, например, в гостинице «Мариинская» возле Апраксина двора какой-то хлюст, хлыщ неприлично поглядел на жену лужского пристава. Тот вынул шашку и зарубил его. Это стандартная история. Или вот новогодняя ночь: выбегает дама из семейных номеров казачьих бань и сообщает, что ее товарищ по помывке умер. И оказывается, что это статский советник, уважаемый и женатый. То есть эти дореволюционные истории сейчас случались бы на отдыхе в Анталии и Мармарисе — до того, как у нас испортились отношения с Турцией.

Советская власть, мне кажется, сделала невозможным хипстерский Новый год, где все ходят из бара в бар. Ребенка ведь не потащишь ни в «Хроники», ни в «Цветочки». Поэтому я думаю, что акцент надо делать на детях: это по-человечески правильно, Новый год в России в связи с исторической утратой Рождества — главный детский праздник. Если наши граждане привыкли к тому, что глава государства выступает и говорит ритуальные слова, то пусть выступает — и хорошо бы, конечно, чтобы по какому-нибудь каналу все-таки не было главы государства. Мне страшно понравилась прошлогодняя затея ныне расформированного «100ТВ», который на протяжении всей новогодней ночи показывал норвежское документальное кино. Всю ночь поезд ехал из Бергена в Осло. Никаких песен, ахов, охов, вздохов. Прекрасная элегическая атмосфера.