Как живет водь — исчезающий народ Ленобласти. Репортаж из деревни Лужицы

Самый малочисленный народ Ленобласти

На какое-то время разбитый асфальт областной дороги неожиданно сменяется широкой ровной магистралью на подъезде к порту, а угрюмые покосившиеся дома, стоящие вдоль трассы, — масштабными портовыми конструкциями. Вслед за промзоной вновь начинаются поселения. Деревня Лужицы находится рядом с портом «Усть-Луга» в 160 километрах от Петербурга.

На центральной улице на въезде в деревню возвышается небольшое здание магазина, рядом с которым припарковано несколько автомобилей. За ним — пара десятков небольших деревянных домов, среди которых выделяется большое одноэтажное здание с бревенчатыми стенами, широкой террасой и каменной кладкой на одной из стен.

Светловолосая женщина выходит из машины, торопливо отпирает дверь этого дома и, не снимая пуховик, проходит внутрь. Повсюду в просторной усадьбе развешана вышивка, а на столе у окна аккуратно выложены фотографии: на старых и современных снимках — лужицкие дома, семьи и деревенские праздники.

Марина Ильина — хранитель Музея водской культуры, который находится в Лужицах. Оба ее родители — вожане. Марина училась в ЛИВТе («Макаровка»), а сейчас живет в Лужицах и занимается музеем. Она говорит, что теперь ее основная задача — попытаться сохранить водскую культуру от исчезновения.

— Восемь человек владеют водским как родным, — мимоходом бросает она. — Уходят старые вожане. Каждый человек, который владеет языком и который может рассказать об истории деревни, на вес золота.

Марина подходит к длинному деревянному столу и выкладывает из плетеной корзины горшок с еще теплой пшенной кашей и ватрушки для пожилых вожанок, которые должны прийти сюда заниматься водским языком.

— Когда говорят «вас так мало», я отвечаю: нас так много. Исходя из того, что народ по всему миру разбросали.

Водь — самый малочисленный народ Ленобласти и признан исчезающим народом России. По данным последней переписи, вожан — 64 человека. Большая часть живет в Ленинградской области — деревнях Лужицы, Котлы и Краколье в Усть-Луге, Сосновом Бору. Есть вожане также в Петербурге и Эстонии.

«Клуб, танцы, кино два раза в неделю»: деревня Лужицы раньше и сейчас

В 1500 году, когда появилось первое упоминание о деревне Лужицы, согласно записям, в деревне проживало восемь человек. Своего пика население достигло к Великой Отечественной войне: в 1943 году на территории деревень Лужицы и Пески (позже их объединили, оставив название первой) проживало около 550 человек.

Вожанка в теплой красной куртке и вязаной шапке с цветком присаживается на скамью у стола и оживленно начинает рассказывать о детстве, проведенном в деревне.

— Мы здесь родились и выросли. Наши родители, бабушка с дедушкой были вожане. Все они на нашем кладбище — можно по нему идти и родословную составлять.

Нина Константиновна Виттонг родилась в Лужицах в послевоенное время — в 1947 году. В советские годы здесь был колхоз, а многие деревенские жители работали на рыбокомбинате.

— У нас большая была деревня [после войны]. У каждого было свое хозяйство — и скотина, и огороды. Было много молодежи, клуб, кино два или три раза в неделю, танцы. Ходили на Финский залив, красную рыбу ловили, лосося — он почему-то в основном зимой был. У нас всегда была бочка с вяленой рыбой.

После школы Нина Константиновна уехала учиться в Петербург, затем много лет работала неподалеку, в Кингисеппе, и вернулась в деревню с мужем, только выйдя на пенсию.

После тяжелого для всех финно-угорских народов советского времени, когда их выселяли с исторических земель, запрещали говорить на родном языке и ограничивали в правах на образование, водское население сильно сократилось и перемешалось с другими народами. Сейчас в деревне постоянно живет 35–40 человек, некоторые еще приезжают только на лето. Чистокровных вожан из них остались единицы.

«Десять лет не могли вернуться в родной дом»: как депортировали деревню

Пожилая женщина в узорчатом платке заходит в комнату, приветствует других жительниц деревни на беглом водском и достает из сумки упаковку конфет. Женщины обмениваются несколькими фразами на родном языке, иногда добавляя в них русские слова.

Зинаида Андреевна живет в соседней деревне Краколье и по профессии учительница. «Всю жизнь язык запрещали, молодежь просто не хотела [его учить]. Говорила: пусть бабки говорят. А теперь мы сами бабки», — произносит она ровным негромким голосом, с улыбкой прищуривая глаза.

В 1943 году, когда Зинаиде Андреевне было пять лет, ее — вместе с семьей и со всей деревней — депортировали из Лужиц в Финляндию. У Марины Ильиной туда увезли обоих родителей. «Повели всех в трюм. Был 9-балльный шторм — так все решили, что их повезли топить в Балтийское море», — рассказывает Марина.

Через год вожанам разрешили вернуться в Советский Союз, но в родные деревни не пустили, а вместо этого разослали по разным областям.

Зинаида Андреевна смогла вернуться в Лужицы вообще только в 1954 году: вскоре после того, как ее семья оказалась в СССР после финской депортации, их опять выслали по постановлению НКВД о выселении с приграничных территорий неблагонадежного народа. «Неблагонадежного в том смысле, что разговаривали на непонятном языке», — поясняет Марина.

Семье Савельевой удалось перебраться в Эстонию, где они прожили несколько лет.

— Десять лет мы не могли вернуться в родной дом. Через залив к финнам, потом приехали сюда — нас отсюда не домой повезли, а в Новгородскую область, потом мы на полгода вернулись, но нам опять дали 24 часа [на то, чтобы уехать]. Тогда мы сумели перейти границу в Эстонию — и там провели восемь лет. Там нас приняли хорошо: то ли родственный язык, то ли еще что. Это всё пройдено.

Рассказывая о выселении, она как будто старается переключиться на положительные стороны. В Эстонии Савельева закончила восемь классов, хотя из-за того, что она изначально не знала язык, ей пришлось дважды пойти во второй класс. «Я благодарна, зато знаю эстонский, — говорит она. — А в Эстонии мне понравилось: там хорошо ели, в то время как тут был голод».

После того как вожане были высланы из деревни, Лужицы опустели. Но иногда дома занимали посторонние люди, поэтому бывало, что, вернувшись на родину, некоторые семьи были вынуждены поселиться не в своем доме.

Ни во время депортации, ни после, вспоминают вожане, родители не обсуждали с ними происходящее. «Заставляли молчать. И правильно: надо было выживать», — добавляет Зинаида Андреевна и, оборвав тему депортации, начинает обсуждать с вожанками новости деревни.

Лужицы и строительство порта

Вновь жители Лужиц оказались перед угрозой выселения в начале 2000-х, когда стали сооружать порт в Усть-Луге. Тогда сообщалось, что из-за строительства промзоны деревню должны снести.

Когда начались разговоры об этом, многие предостерегали, что это приведет к вымиранию водского народа. Например, директор Института языкознания РАН Виктор Виноградов писал в Минэкономразвития с просьбой защитить деревню — одно из последних мест компактного проживания води. «Переселение носителей водского языка из традиционных мест проживания неминуемо повлечет за собой смерть языка», — заявлял тогда Виноградов.

Позже южную границу порта пересмотрели — в итоге она не затронула Лужицы, хотя и вплотную подошла к ней. Деревня осталась на своем месте. Сегодня жители об этом практически не говорят: деревню сохранили, и к теме порта больше стараются не возвращаться — устали.

Хотя из-за строительства объектов порта территория вокруг изменилась — например, лесов рядом с Лужицами стало значительно меньше. С другой стороны, в порт пошла работать часть местного населения, а деревни стали пополняться новыми жителями.

Как возник интерес к традициям и языку вожан

Водь долгое время была закрытым народом, говорит Марина. Во-первых, на этой территории была погранзона, во-вторых, его численность всегда была сравнительно небольшой. В итоге в деревнях долгое время сохранялся свой уклад жизни.

— У нас были свои традиции — оказывается, они настолько древние, а для нас это была норма жизни. В детстве многие болезни лечили заговорами, были бабушки, которые «читали» (lukkama) — заговаривали ушибы, кожные и глазные болезни. Это было нормально, я думала, все так делают, — пожимает плечами Ильина.

Пока женщины пьют чай, сидя в прохладном помещении музея, Марина раздает им головные уборы «саппано» с ручной вышивкой — подарки от Екатерины Кузнецовой, которая возглавляет петербургское Общество водской культуры.

Водские язык и культура близки к ижорским, поэтому народы хорошо понимали друг друга, хотя отдельные вещи могли называться абсолютно по-разному. Многие местные жители могли говорить и по-водски, и по-ижорски в зависимости от ситуации. «В мою бытность говорили на разных языках: и на водском, и на ижорском, и на русском. Мы тогда их не разделяли», — вспоминает Нина Константиновна.

В районе Усть-Луги было много смешанных семей. В русском языке вожан даже часто называли ижорами, хотя в своих языках для двух народов использовались разные слова.

В Лужицах историю вожан активно изучать начала местная жительница Татьяна Ефимова. Она, сама имеющая вепские корни, вышла замуж за вожанина — брата Нины Виттонг — и переехала в деревню. Вначале Ефимова занималась своей родословной, но потом заинтересовалась и историей всего народа, открыла в Лужицах первый музей и стала проводить праздники водской культуры.

— Ей было интересно, что это за люди. Она ездила по музеям, архивам — тогда уже и нас потянуло, — вспоминает Нина Константиновна.

— Сейчас начинаешь забывать слова — и даже не у кого спросить. Иногда ночью не сплю и думаю, как то, как это называется, — подхватывает другая вожанка, Таисия Александровна Михайлова. Как и другие женщины, она приходит на занятия по водскому языку, которые в музее проводит молодой специалист Никита Дьячков, также преподающий ижорский.

Часто приезжали изучать водь специалисты из Эстонии. В ХХ веке водские деревни регулярно посещал профессор Тартуского университета Пауль Аристэ — лингвист и этнограф, который занимался финно-угорскими языками. Потом его сменила ученица Хейнике Хейнсоо; она до сих пор приезжает в Лужицы каждый год уже на протяжении 40 лет и тоже проводит занятия по языку.

Так как водский всегда был в первую очередь разговорным языком, письменности как таковой не существовало — ее создали на основе латинского алфавита только в 2000-е. Поэтому все книги, написанные на водском, современные — в основном это переводы.

Три музея и два пожара

Типичный водский дом разделен на две половины: зимняя и летняя. По традициям народа, летнюю половину могли отдать сыну, если он женился. Здание музея — с двумя комнатами, предбанником и огромным крытым двором — строили по размерам и планировке реально существующей усадьбы вожанки из Краколья.

— Это новодел, — уточняет Марина и показывает на большую белую печь в центре зимней половины. Печь пока только муляж, так как на настоящую после строительства здания уже не хватило средств.

Этот Музей водской культуры — уже третий в Лужицах. Два предыдущих музея, которые были открыты Татьяной Ефимовой, сгорели — в 2001 и 2006 годах. Один из них находился в ее доме. В деревне говорят, что в первом случае это был поджог, однако его виновников не установили. Пожар уничтожил многие ценные экспонаты и оригиналы старых фотографий.

— Фата моей мамы сгорела в первом музее, — Марина проходит мимо развешанных на стене старых фотографий. Теперь в музее висят в основном копии снимков. В углу двора стоит тяжелая каменная катушка для молотьбы — один из немногих экспонатов, который удалось спасти из огня.

Деньги на строительство нового музея выделила компания «Сибур Портэнерго», которая управляет терминалом в усть-лужском порту.

— В 2007 году на общественных слушаниях они спросили, что нужно для деревни. Люди сказали: ничего не надо, постройте, пожалуйста, музей, — рассказывает Ильина. В этом году музей передали в ведение администрации Кингисеппского района.

Марина возвращается в комнату, чтобы обсудить с вожанками программу, с которой они будут этим летом выступать на ближайшем празднике деревни «Лужицкая складчина». Традиционно участницы коллектива «Вожанка» — женщины 70–80-летнего возраста — поют песни на водском языке, которые были собраны в разное время этнографами, изучавшими водь.