Чтение на «Бумаге»: гид по Святой Софии в Стамбуле — от православного собора к мечети и музею

Если, приближаясь к Святой Софии, вы испытаете разочарование от ее внешнего вида — 
не печальтесь. Ведь это на языческий храм вроде Парфенона можно было смотреть только снаружи (поскольку внутрь допускались лишь посвященные) — христианская церковь представляет собой модель мироздания и потому рассчитана прежде всего на лицезрение изнутри.

Правда, понять это можно далеко не сразу, поскольку в экзонартексе, куда мы первым делом попадаем, со стен исчезла вся мраморная облицовка, все мозаики и обнажилась кирпичная кладка. В левой половине экзонартекса выставлен изумительный порфировый алтарь еще языческого времени; рядом гигантская чаша желто-красного мрамора, с искусно извивающимся рельефом змей. Отверстия в бассейне чаши доказывают, что это был фонтан. Рядом, вдоль восточной стены экзонартекса, на полу лежит составленная из трех кусков строительная надпись, привезенная из города Селимврии — она сообщает о ремонте тамошних городских стен императором Константином V в VIII веке. В правой половине — саркофаг зеленого фессалийского мрамора (изготовлен в VI веке), ставший последним пристанищем императрицы Ирины, жены Иоанна II (их портреты ждут нас на галерее). Сар- кофаг, ограбленный в 1204 г. крестоносцами, находился в мона- стыре Пантократора и перенесен сюда в 1960 году. Правее его, прислоненные к стене, стоят гипсовые отпечатки с религиозного эдикта, выпущенного в 1166 году императором Мануилом Комнином.

Вот что пишет по этому поводу проницательный царедворец Никита Хониат: «Для большей части ромейских царей решительно невыносимо только повелевать, ходить в золоте, пользоваться общественным достоянием как своим и обращаться с людьми свободными, как с рабами. Они считают для себя крайней обидой, если их не признают мудрецами. Таким образом, и этот император предложил на обсуждение слова Богочеловека “Отец мой более Меня есть” (Иоанн, 14: 28). Утвердив собственное толкование пурпурным рескриптом, он угрожал смертью всякому, кто осмелится даже про себя вникнуть в этот предмет. Затем император по совету своих льстецов вырезал это определение на каменных досках и поставил их в Великой церкви».

Гипсовые слепки, находящиеся перед нами, были сделаны в 1959 году с настоящих мраморных досок императора Мануила, обнаруженных при довольно забавных обстоятельствах. Изначально четыре мраморных доски составляли прямоугольник размером 4,12 на 4,62 метра. Это самый большой из известных византийских эпиграфических памятников. Доски провисели в храме (правда, не там, где теперь находятся слепки, а в главном нефе, на северо-западном опорном столбе) вплоть до 1567 года, когда султан Селим II велел использовать их, повернув лицевой стороной вовнутрь, для украшения мавзолея его отца, Сулеймана Великолепного. Там-то, при ремонте, их и нашли; оригинал скопировали и вернули на прежнее место. Существует греческая легенда, будто Селим очень разгневался, когда ему перевели рескрипт, поскольку решил, что слова «Мой отец более Меня» намекают на его ничтожество по сравнению с Сулейманом.

Обратим внимание на двери, ведущие из экзонартекса в нартекс, — они находятся немного правее рескрипта. Их медная облицовка кое-где отошла, и можно потрогать дерево. Казалось бы, что особенного? Но дерево это — шестого века. Возраст его можно посчитать в соответствии с довольно точной наукой дендрохронологией: так вот, в Святой Софии есть доски от деревьев, срубленных в 527, 560 и 581 годах, наряду, конечно, с более поздними.

Теперь мы приближаемся к алтарной нише Святой Софии. Апсида христианского храма всегда ориентирована на восток, а «михраб», то есть молельная ниша мечети, — на Мекку, то есть в Стамбуле скорее на юго-восток. Такие михрабы, нарушающие внутреннюю симметрию здания, встроены во все церкви Города, приспособленные мусульманами под свои нужды.

Михраб в Софии — одно из немногих напоминаний об исламе, если не считать развешанных на уровне галерей грубо сколоченных деревянных щитов с арабскими надписями. Кроме того, устройство михраба повлекло за собой перестройку алтарного возвышения, которое сейчас скошено к югу, тогда как в византийские времена оно было, разумеется, симметричным.

Впереди и вверху, в конхе апсиды, то есть в полукруглом своде, перекрывающем алтарь, вы видите мозаичное изображение Богородицы с Младенцем на коленях. Конха — не самое удобное место для масштабного изображения: пространство изогнуто, залито светом и прорезано окнами. Эти окна при Юстиниане были еще больше. Всю поверхность переделали специально для мозаики. Считается, что к завершению работы над ней была приурочена проповедь, произнесенная патриархом Фотием на Страстную субботу 29 марта 867 года, в 24-ю годовщину Триумфа Православия, то есть окончательной победы над иконоборчеством. Изображение Богоматери в конхе и расположенная на южном склоне свода вимы фигура архангела Гавриила (второй архангел на северном склоне практически утрачен) являются самыми ранними из сохранившихся в Софии фигуративных мозаик. И ту и другую стоит рассмотреть не только снизу, но и вблизи, с галереи. По краю конхи идет греческая стихотворная надпись, которая переводится так: «Иконы, которые обманщики (это, конечно, намек на иконоборцев. — С. И.) здесь низвергли, благочестивые правители восстановили». Что уж за образы были низвержены, можно лишь догадываться: мы ведь помним, что при Юстиниане в Софии изображений не имелось. Мозаика в конхе сдвинута влево относительно центрального окна, при этом поза самой Богородицы, восседающей на подушках трона, также не симметрична: верхняя часть фигуры склонена вправо, а нижняя — влево, особенно хорошо это видно по положению левой ноги. Даже подушки, продавленные тяжестью ее тела, слева видны больше, чем справа. Младенец тоже развернут влево. Изгиб поверхности апсиды усиливает впечатление, что божественная семья смотрит на юг, туда, где во время богослужения находился император.

Согласно легенде, Юстиниан хотел сделать в Софии пол из чистого золота, однако его отговорили от блажной затеи, объяснив, что когда-нибудь после него «придут бедные императоры» и все обдерут. Как в воду глядели. Полы в храме беломраморные, и благодаря тому, что они несколько веков были закрыты мусульманскими коврами, их сохранность лучше, чем можно было ожидать, хотя обрушения купола на них все-таки сказались. В частности, почти исчезли так называемые реки, то есть полосы зеленого мрамора, пересекавшие пол поперек. Таковых было изначально четыре, и все они имели важное символическое значение. Их уподобляли четырем райским рекам, но теперь в целости осталась лишь одна «река», идущая прямо под дугой арки восточного полукупола. Видимо, именно здесь находилась алтарная преграда, которая в те времена представляла собой невысокую ограду на колонках.

В алтарном пространстве Святой Софии разворачивались самые значимые события византийской истории. Не раз происходили здесь и бесчинства: так, в 641 году разъяренная коронацией Константа II толпа ворвалась в храм и разорвала покров алтаря, который патриарх Пирр вынужден был прикрыть собственным омофором. Именно на престол Святой Софии кардинал Гумберт в 1054 году возложил папскую буллу с анафемой патриарху Михаилу Керуларию, с чего началась Великая схизма (разделение церквей).

Над святым престолом висело много корон, в разные века пожертвованных императорами храму. Надо заметить, что в Византии не существовало какой-то особой «шапки Мономаха», то есть специального и единственного царского головного убора. Корон было множество на разные случаи, причем носили их и даже заказывали не только сами императоры, но и их родственники. Немудрено, что время от времени те или иные короны с легкостью жертвовались храму. Так, в 601 году жена заказала для императора Маврикия драгоценный венец, а тот «отнес его в храм и повесил над святым престолом на тройной цепи из золота и драгоценных камней. Узнав об этом, Августа очень опечалилась».

Когда 31 июля 1200 года против императора Алексея Ангела восстал Иоанн Толстый, он, по словам Никиты Хониата, «ворвался в Великую Церковь, возложил на себя один из венцов, висящих вокруг святого престола, и в таком виде предстал перед народом». Правда, в тот раз корона не пошла голове на пользу, мятеж был подавлен тою же ночью, узурпатор казнен, а голова, «еще истекающая кровью, со страшно оскаленным ртом и моргающими глазами, была на петле поднята среди торговой площади напоказ всем».

Свисавшие с потолка Святой Софии короны производили неизгладимое впечатление на «варваров», посещавших храм. По словам Антония Новгородца, в Софии висело «над киворием 30 венцов в воспоминание о 30 сребрениках Иуды». В наставлениях сыну Константин Багрянородный даже специально инструктирует его, какими именно словами следует отваживать просьбы варварских правителей подарить им царский венец: надо врать, что все царские короны развесил в Святой Софии ангел Божий, под страхом смерти запретивший кому бы то ни было их дарить. Эти отговорки (их еще много в трактате Константина «Об управлении империей») поражают своим цинизмом: император велит ссылаться на запрет ангела по самым ничтожным поводам и приписывать божественное происхождение предметам, о которых на соседних страницах спокойно говорит как о земных и будничных.

Западнее алтарной преграды по полу шла дорожка, называвшаяся солеей, от которой остался лишь ничтожный «хвостик», да и тот скрыт современным помостом. На этом месте Константин Копроним расправился с низложенным патриархом Константином. В октябре 768 года патриарха «усадили на солее Великой Церкви, рядом с ним находился асикрит, державший в руках бумажный свиток, в котором были записаны вины патриарха. По приказу императора весь народ собрался в церкви и смотрел. Свиток зачитывали для всеобщего уведомления, и при зачтении каждого пункта асикрит бил Константина по лицу, а новый патриарх Никита наблюдал за этим. Затем Константина возвели на амвон и поставили там, и Никита анафематствовал его, и его вытолкали из церкви задом наперед».

На пересечении солеи и алтарной преграды, подобно острову среди моря, возвышался амвон. Он (судя по сохранившимся его изображениям) был похож на тот, что теперь стоит перед входом в Святую Софию, только гораздо больше. Здесь короновали ромейских императоров. Царскую хламиду и венец клали на специальный стол, патриарх творил над ними молитву, после чего все это надевали на императора, а хор пел «Свят, свят, свят» и «великому императору и самодержцу имярек многая лета». По словам Павла Силенциария, «когда священник идет с амвона, держа золотое Евангелие, толпа рвется вперед, желая потрогать священную книгу губами и руками, и вокруг бушуют волны людского моря».