Юрий Сапрыкин: «Люди у микрофона будут воевать гораздо дольше, чем люди с автоматами»

Российские медиа последние полгода находятся в состоянии войны. Уже полгода они живут и действуют по закону военного времени. Я подчеркиваю, именно российские медиа, а не российское государство являются самой погруженной в конфликт стороной. Причем сейчас уже непонятно, с кем эта война ведется, за что и кто является противником. Это Украина, или это абстрактный Запад, или кто?

У медиа военного времени специфическая миссия — это поднятие боевого духа, создание образа врага и демонизация противника. Российские медиа последние полгода занимаются именно этим. Несмотря на то, что Россия официально не участвует в военном конфликте, задача по поднятию боевого духа и созданию образа врага решается невероятно успешно; и, как мне кажется, именно успешное решение этой задачи побудило тысячи жителей нашей страны отправиться добровольцами на Донбасс, а жителей Донбасса — взяться за оружие. Если расшифровать смысл сообщений, которые транслируются по центральным телеканалам и государственным радиостанциям, то он будет очевидно противоречить официальной версии событий. Формально Россия не воюет, но из контекста этих сообщений следует, что Россия определенно воюет; воюет на территории, которая воспринимается как своя, и защищает своих соотечественников, своих если не по гражданству, то по крови и языку.

Несмотря на то, что Россия официально не участвует в военном конфликте, задача по поднятию боевого духа и созданию образа врага решается невероятно успешно; и, как мне кажется, именно успешное решение этой задачи побудило тысячи жителей нашей страны отправиться добровольцами на Донбасс

Как конструировался этот образ врага? Во-первых, было применено гениальное изобретение, если относиться к этому отвлеченно, как к абстрактному примеру государственного пиара и государственной пропаганды, то это совершенно безошибочное попадание — во всех учебниках об этом должно быть написано. Это перевод конфликта на язык Великой Отечественной войны: мы имеем дело не с революцией, не с антиправительственными выступлениями, не со сменой власти — мы имеем дело с «фашистской хунтой», которая отправляет на восток «карательные отряды». И человек, который сталкивается с этой лексикой, уже не может отстраненно смотреть на события — он оказывается внутри истории священной войны, в которой, опять же, уже на лексическом уровне понятно, где добро, где зло. Невозможно отойти в сторону, посмотреть на эту ситуацию с какой-то дистанции, ты оказался внутри учебника истории, где наши сражаются с фашистами. И все возражения по поводу этой картины мира выглядят уже каким-то жалким вяканьем предателей родины, фашистских пособников и нацистских подстилок. Не знаю, кто это придумал, но разыграно это было сделано совершенно блестяще.

Вторая вещь — это дегуманизация противника. Чтобы начать воевать, в данном случае с Украиной, тебе нужно сначала уговорить себя, что это вообще не люди, что это «укры», «укропы», «бандеровцы», «каратели». Что украинской нации не существует, украинского государства не существует, это все выдумка каких-то иудо-масонов, врагов России, которые 200 лет назад все это придумали, чтобы оттяпать у нас эту территорию. Я говорю про нас не потому, что мы кругом неправы, а они кругом правы, а потому, что российские медиа нам немножко ближе и мы живем в их поле воздействия. Безусловно, дегуманизация противника происходила и на украинской стороне, может быть даже, там еще более активно и свирепо рассказывали про «колорадов, которые подлежат дезинфекции» и «ватников, которые хорошо горят». Это тоже абсолютнейшее преступление против человечности на языковом уровне. Это лексика, которая дает людям санкцию на убийство, потому что ты воюешь не со своими согражданами, а с какими-то насекомыми, это уже не люди.

Чтобы начать воевать, в данном случае с Украиной, тебе нужно сначала уговорить себя, что это вообще не люди, что это «укры», «укропы», «бандеровцы», «каратели». Что украинской нации не существует, украинского государства не существует, это все выдумка каких-то иудо-масонов

В этой ментальной операции ничего нового нет: нечто подобное происходило и во время Великой Отечественной. Были статьи Ильи Эренбурга, который чрезвычайно талантливо проделывал ту же операцию, убеждая своих читателей, что немцы не люди: «Отныне слово „немец“ для нас самое страшное проклятье. Отныне слово „немец“ разряжает ружье. Не будем говорить. Не будем возмущаться. Будем убивать». Наверное, за последние полгода ни в России, ни в Украине это не было проговорено с такой прямотой, но все эти шутки про то, что «укропов» побило градом, а «колорадов» надо дезинфицировать, недалеко от этой риторики ушли.

Следующий прием конструирования этого образа — враг представляется как что-то слабое и смехотворное и одновременно как что-то ужасное, коварное и сверхсильное. Кто такие «укры»? Какие-то нелепые люди, которые скачут, поют нецензурные песни про Путина, при этом ничего не умеют, экономика рушится, страну они просрали, бегут на Запад, где их сделают рабами, и дальше своей кастрюли с борщом они ничего не видят. И вообще, украинцы — это какая-то антропологическая нелепица. Эта операция, если говорить про образ врага, была проделана не только по отношению к Украине. Вот есть Соединенные Штаты Америки. Что это такое? Это Псаки, такая нелепая баба, которая ходит на пресс-конференции в одном сапоге, отвечает невпопад, путает страны, государства, даты и термины, — в общем, какая-то дурында, которую можно только высмеивать. А президент у них вообще негр. Это не страна, а какая-то полная хрень, ей управляют смехотворные идиоты. Есть известный текст Гришковца, по которому можно изучать все медийные штампы: вот раньше был Рейган, Тетчер, Де Голль, а сейчас кто? Обама — да он слабак! Меркель вообще кривая-косая. И все они дрожат от страха! Именно то, что у Гришковца в этом тексте оказывается впрямую проговорено, в последние полгода так или иначе рассказывали нам со всех сторон российские медиа.

Кто такие «укры»? Какие-то нелепые люди, которые скачут, поют нецензурные песни про Путина, при этом ничего не умеют, экономика рушится, страну они просрали, бегут на Запад, где их сделают рабами, и дальше своей кастрюли с борщом они ничего не видят

Еще один важный метод СМИ в этой войне — интерпретация. Понятно, что если ты хочешь кого-то в чем-то убедить, ты должен не просто сообщать факты, а лучше вообще их не сообщать, а сразу комментировать. Из-за этого на телеканалах и радиостанциях такой бум политологов и экспертов, у которых обязательно на любое событие, происходящее в этом конфликте, есть ответ — это преступление украинской власти, Украина катится под откос, опять же, фашисты, каратели и так далее. Причем эта картина мира создается очень крупными мазками, где лучше не вдаваться в детали, потому что детали этой общей схеме сразу противоречат.

Еще одна особенность этой войны — многие события за последние полгода были сконструированы и описаны медиа задолго до того, как произошли в реальности. Геноцид и убийство русскоязычного населения стали медийным фактом задолго того, как действительно начали кого-то убивать. Фактически та горячая фаза конфликта, которая началась в середине апреля, уже легла в подготовленную медийными средствами колею: нам два месяца рассказывали, что на Украине русских убивают, и тут их действительно начали убивать. История про распятого мальчика на Первом канале каким-то мистическим образом превратилась в детские игрушки, которые валяются на поле рядом с останками тел и обломками самолета, сбитого непонятно кем.

Еще одна особенность этой войны — многие события за последние полгода были сконструированы и описаны медиа задолго до того, как произошли в реальности. Геноцид и убийство русскоязычного населения стали медийным фактом задолго того, как действительно начали кого-то убивать

Я совершенно не пытаюсь обвинять во всем только российскую сторону, но если посмотреть на то, как работают медиа у нас и у них, есть существенные различия. Мы, зрители центральных каналов, уже полгода живем на Украине, живем тем, что происходит в Украине, а Украина не живет тем, что происходит в России. Украина тоже живет в Украине. При этом в российской интерпретации этих событий почти никогда нет второго мнения, есть эксперты, политологи, журналисты и официальные лица, которые выступают единым хором. На Украине же есть вторая точка зрения. Даже при том подъеме патриотизма, если не национализма, там в новостях всегда звучит мнение второй стороны — российской, донецкой, какой угодно. И это мнение не будет тут же перетолковано десятью официальными политологами. При этом сам тон украинских медиа, несмотря на то, что это воюющая страна, гораздо спокойнее, чем у российских, там нет такой истерики.

Как бы ни развивался конфликт, эти люди у микрофона будут воевать гораздо дольше, чем люди с автоматами в руках

Какое воздействие это оказывает на нас? Людям в последние полгода стало тяжелее друг с другом общаться. Как только возникает в разговоре тема Крыма или сбитого самолета, люди иногда моментально выходят на такой уровень непонимания и агрессии, что лучше и вовсе ни о чем не говорить. Есть такое понятие — информационный пузырь: мы подбираем в социальных сетях источники, которые нам приятно читать и слышать, и игнорируем неприятные и враждебные, и даже поисковики подбирают ссылки по нашим запросам, подстраиваясь под наши предпочтения. В результате мы оказываемся внутри удобной для нас картины мира, а в последние полгода так тем более. Надо понимать, что в этих информационных пузырях существуем не только мы, но и Владимир Путин, и Сергей Шойгу, и Борис Немцов, и все люди, которые принимают решения или высказывают свои мнения по этому поводу. Путину точно также подбирают источники информации, которые ему приятно было бы слышать, и от того, что еще центральные каналы пытаются под эту персональную картину всячески подстроиться, она становится все прочнее и прочнее.

Возникает такой пелевинский вопрос: а кто и с кем через эти медиа говорит? На него есть очень простой либерально-демократический ответ. Сидят в Кремле люди, которые пишут темники и рассылают их по редакциям. И там, в редакциях, люди механически воспроизводят то, что им в администрации написали. Но то, с каким драйвом ведут себя в последние полгода прогосударственные медиа, невозможно создать никаким приказом из Кремля. Я думаю, что в большинстве случаев это делается абсолютно искренне. Сидит в эфире ведущий и говорит: «Это подонки, это нелюди, это фашисты». Это не Кремль так заставляет его говорить, это абсолютно искренний драйв, искренняя агрессия, это уже сидит глубоко внутри. Война наделяет таких журналистов сознанием собственной правоты, ощущением некоей миссии, в которую они искренне верят. Как бы ни развивался конфликт дальше, эти люди у микрофона будут воевать гораздо дольше, чем люди с автоматами в руках.

Это не Кремль так заставляет его говорить, это абсолютно искренний драйв, искренняя агрессия, это уже сидит глубоко внутри. Война наделяет таких журналистов сознанием собственной правоты, ощущением некоей миссии, в которую они искренне верят

Сейчас очень легко проводить аналогии с предыдущей холодной войной: сначала была Олимпиада, потом самолет сбили, потом санкции. Все вроде укладывается в знакомую историю, в конце которой должна оказаться перестройка и разрушение Берлинской стены. Но есть и другая, менее приятная аналогия: 39–40-й год, советская армия идет воевать на территорию, которая еще 23 года назад была частью Российской империи (как и Украина 23 года назад была частью Советского Союза); по радио рассказывают, что это мировой империализм спровоцировал финнов на войну против СССР, мы занимаем какую-то часть Финляндии, образуется Карело-Финская ССР (она же Донецкая народная республика), которая защищает правильных финнов от неправильных. И вроде бы эта война — такой недолгий и локальный эпизод, но вместе с тем понятно, что это часть подготовки к чему-то большему. Вокруг распевают бравые песни — «Если завтра война, если завтра в поход», «Броня крепка, и танки наши быстры». И это ожидание будущей большой войны сопряжено с какой-то радостью, она наполняет все происходящее смыслом, мобилизует народ. Что меня успокаивает и отчасти разрушает эту историческую аналогию, так это то, что сейчас с нами никто воевать не собирается, мы ведем эту войну сами с собой, ведем ее в медийном поле. Запад находится не в идеальном состоянии, но плана «Барбаросса» у него нет.

Эта локальная война заканчивается, и все с каким-то упоением и даже радостью ждут какую-то большую войну, она придает всему смысл

И по-моему, самое точное описание причин всего происходящего было дано еще в середине марта в «Новой газете», в статье Евгении Пищиковой. Это талантливейший журналист, причем совершенно не политический обозреватель, ее интересуют какие-то бытовые дела, пятиэтажная Россия — о чем женщины в очереди друг с другом разговаривают. И тут она публикует статью под названием «Хотят ли русские войны? Теперь ответ: „Да!“», где выводит неизбежность войны из тиражей кроссвордов, которые издают в России. Сборники кроссвордов расходятся тиражом 56 миллионов в год. Это значит, что есть такое количество людей, которое покупает их в количестве 56 миллионов в год, убивая свое время и спасаясь от скуки. Кто эти люди? Это, наверное, мужики, скорее всего, охранники, милиция, чиновники, иногда военные. Их очень много — и им настолько скучно, и в их жизни нет особой цели и успеха, что они вынуждены убивать время на кроссворды. А тут раз — война. Это же все меняет. Сразу появляется смысл, сразу понятно, зачем жить — затем, чтобы противостоять агрессивным пентагоновским ястребам, или как это сейчас называется. Даже если эта война происходит только на экране телевизора. И я хотел бы закончить как раз цитатой Пищиковой:

«Новая газета»:

«Старый киоскер говорил: „У меня было время, когда я хотел войны. Когда в юности сидел (60-е годы, деревня, хулиганство). Так было скучно, так безнадежно, что страшно хотел войны. Думал даже: пусть бы американцы напали. Любое изменение — только чтобы то, что есть, порушилось. Представляешь, сколько сейчас народу сидит! Вот ты боишься, а они небось хотят войны-то… Откуда ты знаешь, чье желание на весах перетянет? Чья молитва дойдет?“».

7 ноября, 19:30 — Максим Семеляк, «В одно ухо: почему музыка теряет власть над слушателями».

12 ноября, 19:30 — Павел Гершензон, «Хореография власти».

18 ноября, 19:30 — Борис Куприянов, «Книга: смерть после жизни или жизнь после смерти».

22 ноября, 16:00 — Линор Горалик, «„Русская“ тема в современной моде: Анна, Лара и „Катюша“»