«Бумага» запускает проект «Петербург. Новый сезон». Градостроительные концепции, экономические перспективы, образование и культура под влиянием глобальных преобразований — в течение сентября ведущие городские эксперты рассказывают о том, каким станет Петербург в ближайшем будущем.
Председатель Совета ректоров Петербурга и глава университета ИТМО рассказал, почему санкции не сказались на международном сотрудничестве вузов, насколько ограничили свободу в интернете, как он стал кандидатом в сенаторы от Полтавченко и зачем ИТМО занялось благоустройством города.
Фото: Маргарита Полищук
— 1 сентября Университет ИТМО поменял бренд, озвучив новый, довольно общий, слоган: IT’s MOre than University. Как вы его объясняете? И, кроме внешнего обновления, ребрендинг же подразумевает некие изменения в университетской системе?
— «Больше чем университет» значит, что ИТМО — это не просто образовательная машина, которая готовит студентов. Мы создаем открытую систему, которая взаимодействует c внешней средой, в которой все участники влияют на принятие решений. Задача максимум — сделать так, чтобы практически каждый студент, преподаватель, сотрудник университета имел отношение к управлению и системе принятия решений. Это крайне важно. Мы стремимся строить университет, который открыт миру, открыт внешней среде. Лауреат Нобелевской премии Илья Пригожин говорил, что закрытая система всегда коллапсирует и только открытая система способна к самоорганизации.
— Вы много говорите про открытость, в то время как в государственной политике очевиден противоположный тренд — охлаждение отношений с западным миром. Сказывается ли ситуация с санкциями на отношениях в академической среде, на партнерстве российских и западных университетов?
— Из десятков, может быть, сотен наших контактов лишь один финский университет этим летом отказался от взаимодействия с ИТМО. Но этим же летом было принято решение организовать совместные докторские, аспирантские программы с одним из самых престижных университетов Европы. Более того, мы начали плотнее работать с американскими университетами над совместными проектами, которые финансируются американским правительством, уже после всех событий, которые начались на Украине. Но гораздо важнее личные отношения между учеными и сотрудниками разных вузов. Поверьте, мы не почувствовали охлаждения отношений, хотя я этого ожидал. Британцы выступают достаточно резко в отношении России — и наш английский проректор, профессор Хаген, говорит, что чуть ли не в каждой газетной публикации политика России оценивается крайне негативно. Но мы все-таки работаем с людьми, которые голову имеют, а не просто принимают на веру то, что им сказали. Никто не считает себя правыми на сто процентов, все анализируют ситуацию. Академическая среда имеет более глубокие и фундаментальные ценности, чем сиюминутные политические или бизнесовые идеи. Это как раз и демонстрируется тем, что наши контакты не нарушены, даже с Украиной: к нам в сентябре на соревнования по разработке мобильных приложений приезжает команда украинских студентов — причем не с юго-востока, а из западной Украины.
Я как человек, имевший двадцать пять лет тому назад отношение к приходу интернета в Россию, не почувствовал, что меня ограничили в свободе общения
— А что, по-вашему, могло бы оказать радикальное влияние на отношения в академической среде?
— Чтобы сделать такой прогноз, нужно предположить, что возможно изолировать интернет, остановить поезда, самолеты, прервать мобильную связь. Возможно ли такое? Думаю, что нет. По Пригожину, изолированная система съедает саму себя — и в технике так, и в жизни.
— Но вы же не будете отрицать, что и официальная риторика, и недавно принятые законы прямо или косвенно направлены на изоляцию системы.
— Мягкая сила, которая стремится к обсуждению, диалогу, в итоге выигрывает. Безусловно, мы являемся патриотами своей страны, своего города и так далее. Мы действительно хотим, чтобы наша страна была экономически сильной. Слабых никто и нигде не любит; слабость — это отсутствие желания развиваться. Да, есть национальные интересы. Конечно, они существуют. Иногда нельзя в чем-то уступить. Но это не означает, что национальными интересами нужно объяснять некоторые неумные решения. Совсем негативный сценарий, на мой взгляд, практически невозможен. Как обычный человек я пока не почувствовал влияния новых законов на свободу в интернете. Я общаюсь по электронной почте, читаю все, что мне нужно. Может быть, я не политизированный человек, возможно, у меня другие цели и задачи. Но большинство жителей и нашей страны, и всего мира озабочены не политикой, а своей жизнью, жизнью своих детей, близких. Я как человек, имевший двадцать пять лет тому назад отношение к приходу интернета в Россию, не почувствовал, что меня ограничили в свободе общения.
— Есть опасение, что просто еще не накопилась критическая масса этих ограничений.
— Возможно, над этим придется задуматься, но пока я этого не вижу. Конечно, отношение к россиянам изменилось. Конечно, теперь и в паспорт смотрят на той стороне более пристально и допрашивают по три минуты, зачем едешь, изучают приглашения, официальные бумаги. Но, как я уже сказал, фундаментальные ценности и стремление к взаимодействию в академической среде пока перевешивают.
— Если говорить о международной ситуации, рейтингов мировых вузов — и западных, и отечественных — довольно много, и у обывателя порой складывается впечатление, что этими рейтингами вертят, как хотят. Есть, допустим, рейтинг QS, который в исследовании вузов стран БРИКС поставил Россию ниже Китая. При этом есть рейтинг «Эксперта», в котором российские вузы находятся на высоких позициях. Как отмечают его составители, там учитывается специфика российского образования. Какой из рейтингов для вас более авторитетный?
— Комбинированный. Меня ни один из этих рейтингов не устраивает. Ни один существующий рейтинг не говорит об организации учебного или образовательного процесса. Он говорит лишь о мнениях работодателей, которых надо опросить. Что значит «работодатель»? И кого конкретно опрашивают? Вот я прихожу на производство к заведующему лаборатории, к начальнику цеха, и он мне рассказывает, что бы он хотел видеть от моего выпускника. И мы все это аккуратно записываем. После чего, допустим, приходим в HR-службу компании и там нам начинают рассказывать совсем другое, порой совсем противоположное. Научный уровень университета, строго говоря, определятся двумя показателями: количеством статей, которые опубликованы в западных журналах и индексируются в базах данных, и их цитируемостью. Где-то с этими критериями можно согласиться, а есть вузы в России и за рубежом, которые работают на оборонку — и результаты исследований не публикуют. Есть и другие, которые работают в технологической отрасли, а у них основная работа направлена на создание патентов. А о качестве профессорско-преподавательского состава как судят? Сколько у тебя лауреатов Нобелевской премии или премии Филдса? Но разве только этим определяется качество преподавателей?
Надо понимать, что любой рейтинг — это очень хороший маркетинговый ход, который выражает лоббистские настроения той или иной части общества. Все. Безусловно, надо внимательно смотреть на объективные показатели. Предположим, говорят об интернационализации и называют число иностранных студентов. Нужно исследовать, каков процент иностранных студентов в вузе. Мы уделяем этому внимание ради рейтинга или мы работаем на национальную систему образования, распространяя наши ценности и знания за рубеж?
Любой рейтинг — это очень хороший маркетинговый ход, который выражает лоббистские настроения той или иной части общества
Можно сказать: зачем мне нужны иностранные преподаватели? А можно подумать: почему бы и нет, они несут с собой разную культуру, иные компетенции, и во время совместной работы моя интеллектуальная капитализация будет повышаться, так как я встречаюсь с иной культурой проведения научных исследований. К рейтингам, в общем, нужно относится сдержанно и конструктивно.
— Есть ли у вас предположение, в каком направлении должны развиваться российские вузы, как должна строиться система управления в них? Применим ли опыт ИТМО с той горизонтальной системой принятия решений, которую вы хотите строить?
— Нашу систему образования бросает из одной крайности в другую. Достаточно хорошо известно, что система образования, принятая сначала в СССР, а потом и в России, была близка к германской модели. В университетах исследования занимали вспомогательную, поддерживающую роль, основная работа в фундаментальных и прикладных областях велась в отраслевых институтах и базировалась на системе Академии наук. В девяностые годы мы устремились к англо-санксонской модели. В США научные исследования сосредоточены в университетах. И когда зашла речь о присоединении к Болонскому процессу, возник вопрос: где мы должны проводить исследования? Кроме ИТМО в Петербурге есть университеты, у которых исследования в приоритете. Это Политехнический, Электротехнический университет, Горный университет. Есть те, в которых соблюден баланс науки и подготовки кадров: это ГУАП, Морской технический университет, Технологический университет. Есть те университеты, в данном случае не буду их называть, где исследованиям уделяется меньше внимания. И в этом ничего плохого нет.
— Почему же вы их тогда не называете?
— Ну, например, в наших медицинских вузах, в отличие от американских, преобладает образовательная и клиническая деятельность. Поэтому, когда вы спросили, можно ли другому университету принять нашу модель управления, наверное, на сто процентов — нет. Но некоторые элементы надо использовать. Вообще, в контексте управления и умения принимать решения важны эфемерные, как бы висящие в воздухе, понятия, которые влияют на раскрытие потенциала человека и должны развиваться в университете. Это ответственность, умение доводить любое дело до конца. В университете надо воспитывать умение работать в команде, дискутировать, подчиняться общей цели и общей работе.
— Вы считаете, что это задача университета, а не школы?
— Закладываются эти качества в семье и в школах, а в вузах мы готовим людей к реальной жизни. Формирование взрослой личности происходит в 20–21 год, именно в то время, когда человек является студентом. Последний выпуск — как сборка машины: все детали сделаны замечательно, но выпуск осуществляем мы и отвечаем за этого человека — это наша работа, это ее качество.
— Владимир Николаевич, вы же один из трех кандидатов в сенаторы от победившего на губернаторских выборах Георгия Полтавченко. Насколько плотно вы общаетесь с руководством города и о чем?
— Я уже был в тройке кандидатов в 2008 году от партии «Единая Россия», хотя не член партии. В соответствии с законодательством, любой кандидат должен выбрать трех кандидатов в сенаторы. Полтавченко в этот раз мне предложил, и я согласился. А с руководством города мы обсуждаем вызовы, которые стоят перед городом, делимся теми успехами, которые существуют, — не только с губернатором; отношения прекрасные с рядом комитетов, с курирующими вице-губернаторами. Сегмент высшей школы, студенческий и преподавательский, он значительный в Петербурге, никуда не деться. Это наиболее активная, креативная и непростая часть наших горожан. Ясно, что эти вопросы волнуют любого руководителя, поскольку мы говорим не о развитии вузов, а о развитии города. Университеты, в конечном счете, должны влиять на весь Петербург: сейчас специалисты ИТМО активно участвуют в проекте города Южного, наш университет разрабатывал сценарии развития Кронштадта, которые мы представляли экспертам, архитекторам, предыдущему руководству Кронштадта.
— Проекты урбанизации Кронштадта, а до этого — Купчина, делались ИТМО в партнерстве с Терентием Мещеряковым, который больше не руководит этими районами. Многие критиковали Мещерякова за медийный шум, который создавался вокруг его деятельности, в то время как реальных изменений, по мнению оппонентов Мещерякова, не происходило.
— Была задача политическая, и никто этого не скрывает: тот же самый Мещеряков или любой другой руководитель хочет привлечь внимание к той области, которой он руководит, в данном случае — к своему району. Громко заявить: есть такой район, и его развитием надо заниматься, а не только центром города, который привлекает внимание общественности и городских властей — любой чих в центре имеет очень большой резонанс. Ничего плохого в медийной поддержке нет.
— Сменился глава района и в Купчине, и Кронштадте, будет ли там что-то происходить дальше?
— Безусловно, просто это не мгновенный процесс. Мы рассматривали наши проекты как пилотные, пытались проверить гипотезы, показать свои технологии. Нам было важно проверить, какие результаты мы получим в результате исследований. После наших проектов власть городская задумалась, что в сфере благоустройства можно не просто отделаться сквериком, а посмотреть на проблему более глубоко и широко. Мы хотим разработать методику городского планирования, которой сейчас нет, чтобы показывать любому главе района разработанную модель развития. Затем будут разработаны конкретные сценарии развития районов, а дальнейшие решения — за обществом и властью.
— Все ли в принятой «Стратегии-2030» соответствует вашим взглядам?
— Стратегия открытая, и она, конечно, будет корректироваться. Например, как город собирается развиваться? Численность населения растет, а мне как ученому непонятен вопрос: нужен ли нам вообще прирост населения до восьми миллионов человек? Справится ли город с таким потоком людей? Будут ли создавать какие-то агломерации, будет ли проводиться районирование, сегментирование города? Может быть, стоит следить за численностью населения и обращать больше внимания на качество жизни горожан, а не на расширение территорий?
— Реалистична ли реализация программы, запланированной на 16 лет?
— Концепция в длительной перспективе обязательно должна быть. Пусть говорят — вот, он написал такую штуку, из которой непонятно, будет что-то или не будет. Но это не так. В прошлом или позапрошлом году мы рассматривали возможный сценарий развития университета ИТМО. Мы не ставили задачу написать программу на двадцать лет, но в итоге планирования, расстановки точек бифуркации мы вышли, как ни парадоксально, на 2037 год. Но, поскольку с 37 годом у нас в стране ассоциации специфические, мы решили поставить в качестве горизонта планирования 2034–2035 год. Теперь у меня есть понятный сценарий и возможные пути развития. Будет ли все это реализовано? Возможно, в точках бифуркации появятся еще какие-то тренды. Но людям, которые сменят меня в 2020 году, будет понятнее, в каком направлении работать.
— Но ведь подходы к развитию города меняются со сменой власти. Управляла городом Матвиенко, пришел Полтавченко, и «большие проекты» Матвиенко были свернуты.
— Жизнь вообще другая стала.
