«Мое состояние скорую абсолютно не впечатлило»: экспаты — о том, как впервые столкнулись с российской медициной и что думают о врачах и больницах

— Когда в 2015 году я заканчивала год обучения в Петербурге, у меня случился анафилактический шок. И я оказалась в российской версии западного госпиталя. Первое впечатление на меня произвела бригада скорой помощи, которая приехала ко мне в хостел после длительного ожидания. Вошедший в мою комнату мужчина был абсолютно не впечатлен моим состоянием. Взглянув на меня один раз, он просто сказал «что?», а потом — в ответ на мое объяснение — «и?».

Сначала со мной на прекрасном английском поговорил доктор, который объяснил, какое лечение мне могут предложить. Самым поразительным был объем анализов и процедур, которые они хотели провести. Вставал вопрос: было ли это вызвано желанием убедиться в моем полном выздоровлении или заработать денег? Я до сих пор не уверена.

На следующее утро, после исследований крови, электрокардиограммы и ночи под капельницей, меня выписали. Несмотря на странность этого опыта (с которой можно столкнуться только в России), я почувствовала, что медицинские стандарты были высокими, а врачи действовали с осторожностью.

Кроме того, однажды я посетила частную больницу в Москве. Она была значительно более высокого класса. Я оказалась в приемном отделении на пике очередного анафилактического шока, спровоцированного орехами. Мои нервы несколько успокоила живая музыка арфиста на ресепшене. После того как я прошла осмотр у аллерголога, у меня диагностировали аллергию на плесень и назначили строгую диету, состоящую из черного чая и курицы. Я уверена, что такое недопонимание могло произойти из-за моих жалких попыток объяснить ситуацию на русском, однако стоит заметить, что в России нет такого же внимания к аллергиям, как на Западе.

— В 2014 году я приезжал в Москву к друзьям на Новый год. Мы пошли кататься на санях, и мой русский друг сломал себе ногу. Стопа оказалась вывернута в совершенно противоположном направлении, нога была вывихнута. Всё выглядело не очень хорошо.

После того как мы вызвали скорую, Игорь еще 45 минут пролежал в холодном снегу, пока не приехала старая ржавая машина с двумя людьми, у которых, казалось, не было совершенно никакого плана. У них совсем не было подходящего оборудования, чтобы транспортировать больного в таком состоянии. Они приклеили к ноге обычным скотчем картон, чтобы ее зафиксировать. Я был по-настоящему шокирован.

В больнице вдоль бетонных стен узкого коридора на деревянных скамейках сидели люди: некоторые были залиты кровью и стонали, другие — на носилках, наполовину прикрытые простынями. К тому же там творился дикий беспорядок: два бьющих друг друга заметно пьяных мужчины, ругающаяся пара, перед которой сидел человек с кровоточащим виском.

Когда я смог разыскать в этом хаосе Игоря, он сказал, что за несколько минут до этого наконец-то получил обезболивающее. Я не эксперт и тем более не врач, но даже я понимал, что перелом нужно было не только быстро лечить, но и оперировать.

Чувствуя себя виноватым и не понимая, что происходит, я решил поискать кого-то из персонала. Я наткнулся на полную женщину с угрюмым взглядом, которая показалась мне медсестрой, и попросил ее принять Игоря. Моих знаний русского тогда не хватало, чтобы понять, что она сказала, но посыл был ясен: я мешаю, обо всем позаботятся, не стой на пути.

В конце концов, меня забрали друзья, а позже Игорем действительно занялись. На следующий день мы пришли навестить его. Хуже всего было то, что его до сих пор не оперировали. Ему пару раз дали обезболивающее, сделали рентген, но на этом лечение ограничилось.

Операцию сделали спустя два дня. Всё прошло хорошо, и уже через две недели Игорь смог вернутся домой, хотя гипс и костыли были нужны ему еще долго. После этого посещения больницы мне стало понятно: ни при каких обстоятельствах я не хочу здесь оказаться.

— В целом мне повезло: у меня хорошее здоровье. Но так вышло, что всего за месяц до переезда в Петербург я заболела пневмонией с осложнениями. В то время я всё еще была в Румынии. Какие бы лекарства я не принимала, температура не падала, и у меня был такой жуткий кашель, что я еле говорила. Поэтому я решила обратиться в местную больницу.

Приемное отделение было переполнено: некоторые люди сказали мне, что ждут уже пять часов. Вначале сотрудница регистратуры хотела мне отказать, хотя я с трудом говорила и это было заметно. В конце концов она сжалилась и дала мне заполнить форму, после чего я ждала врачей. В отделении неотложной помощи были пациенты всех видов: пожилые люди с торчащими катетерами, люди с открытыми ранениями. Более того, половина [помещения] была закрыта пластиковой шторой, потому что в это же время там шел ремонт. В инвалидном кресле меня отвезли на обследование в несколько лабораторий в разных частях больницы, и у меня был шанс посмотреть на нее: в одной части было холодно, а стены покрыты плесенью. Я помню, что чувствовала себя напугано и одиноко в тот день. В конце концов я получила больничный и отказалась от госпитализации.

В России я ходила в основном на осмотры. В первый раз была в очень дорогой клинике, где, как заявлялось, врачи должны были говорить по-английски. Тогда у меня еще не было страховки, и я платила сама. Цены были завышены, а доктора на самом деле не говорили по-английски. Мне дали длинный перечень анализов, которые я должна была сдать. Некоторые из них были бесполезны и в сумме стоили около ¾ моей зарплаты. Я отказалась.

Еще мне нравится, что здесь можно вызвать доктора на дом. Кроме того, в России можно назначить прием очень быстро. В Румынии часто вы можете позвонить, а вам скажут: «Всё занято, возможна запись только через две недели». Но я болею сейчас! Поэтому я была удивлена, когда позвонила в российскую клинику и меня спросили, хочу ли я прийти сегодня или на следующий день.