«Здания и инфраструктура разрушаются, вместе с ними — мораль и средний бизнес»: что немецкие газеты и журналы писали про Петербург в 1990-е

«„Питер“ или „Санкт-Петербург“, нерусское творение Петра Первого, излучает спокойствие и чистоту в день голосования (12 июня 1991 года в городе проходили выборы мэра и голосование за переименование Ленинграда в Петербург — прим. „Бумаги“). <…>

С другого берега слышны одиннадцать колоколов Петропавловского собора — богослужение на исторической почве. Здесь, на Невских болотах, царь Петр начал осуществлять свою мечту о европейском городе в России, здесь он и похоронен. <…>

Всего в нескольких шагах от собора пока еще ленинградцы окружают недавно открывшийся второй, совершенно героический памятник Петру: император в сюртуке, огромного роста, но с маленькой головой и тонкими ногами — такими же непропорциональными, какими были на самом деле. На другой стороне находится другой памятник Петру, полная противоположность этого. „Вот какими должны быть наши памятники“, — тихо говорит женщина.

Многие жители города на Неве воспринимают выходной в честь выборов как дар Божий и греются на солнце у подножия крепостных стен. „Пустые символы. Хуже только выбросить деньги в окно: 150 миллионов рублей на переименование города, в котором скоро нельзя будет водить машину, потому что все улицы в дырах“, — говорит 25-летний мужчина. <…>

Вечером белые ночи вызывают умиротворяющее настроение на улицах. На Невском проспекте люди прогуливаются мимо вывесок кафе, бистро и пивных. Маркетологи давно определились с будущими символами города».

«…если моральный упадок становится обычным явлением, то и чувство жизни и ее осознание также находятся под угрозой. Это особенно верно для Петербурга, который героически сопротивлялся истреблению немцами во время войны, когда он еще назывался Ленинградом, и считал каждого живого и плакал над каждым покойником. <…>

В этом городе проживает почти 5 миллионов человек. Петербург объединяет фестивали и преступления, дорогие бутики и умирающие оружейные заводы, болезненный блеск и смертельную немоту, приватизацию торговли и обнищание потребителей в условиях спекулятивно нагретой инфляции без инвестиций.

<…> В Петербурге мафиозные круги уже начали набирать выпускников школ и финансировать их обучение юриспруденции в обмен на представление их законных интересов в течение пяти лет.

Почти ни одно из убийств русских банкиров и бизнесменов в 1993 году не раскрыто. Сам мэр сказал в феврале, что приватизация крупных объектов должна быть прервана, потому что мафия сейчас слишком сильна».

«Тракторы убирают снег с дорог в бесконечных серых пригородах. Переполненные автобусы и ржавые трамваи собирают толпы на остановках. Метро выплевывает рабочих Кировского и Ижорского заводов каждые две минуты. Раннее утро, начало смены при бледном свете желтого фонаря. Перед светофором в сторону великолепного центра Петербурга проносятся „Волги“ и „Лады“. Для 3,5 миллиона фабричных рабочих, техников, инженеров, пекарей, мясников, учителей, медсестер и врачей рабочий день начинается как обычно.

Петербург движется в сторону рыночной экономики семимильными шагами. Открываются банки, сдается в аренду земля, продается недвижимость, государственные компании преобразуются в акционерные, а бюрократии становится меньше. „Дерегуляция“ и „приватизация“ — ключевые термины шоковой терапии Кудрина против болезни российской экономики. <…>

Вновь появляются образы Достоевского с Сенного рынка: старики и нищие в подземных переходах, бездомные дети на вокзалах, ветераны с тарелками перед палаткой полевой кухни Союза рабочих-самаритян из Гамбурга, который привез 80 тысяч пакетов гуманитарной помощи от частных лиц в пятимиллионный мегаполис».

«У заднего входа в Исаакиевский собор стоят четыре музыканта: двое с трубами, один с тромбоном и еще один с клаксоном. „Откуда вы?“ — спрашивает один из трубачей туристов, выходящих из собора. Один говорит, что из Голландии, а второй — из Америки. Группа играет марш для голландца и Боевой гимн республики („Слава, слава, аллилуйя“) для американца.

Я кладу пятирублевую купюру в ящик для инструментов и говорю: „Играй что-нибудь немецкое“.

Они играют гимн Германии.

Никто не смеется, никто не останавливается, никто не оборачивается. Я хочу бежать, но стою, пока гимн не заканчивается».

«Путеводители говорят о „Северной Венеции“, прогулках по каналам по следам Пушкина и о волшебстве белых ночей. Но Петербург, издавна столица поэтов и мыслителей в России, имеет и другое лицо: он всё больше и больше становится городом мафии. Грязная избирательная кампания за места в городском парламенте ясно дала понять, что организованная преступность управляет городом, когда-то созданным Петром Великим на невских болотах.

Серия убийств сделала выборы одними из самых кровавых в истории посткоммунистической России. Особенно потрясло страну покушение на сторонницу реформ Галину Старовойтову. Петербургские мафиозные группировки вступают в политику. По словам следователей, в каждом из 50 округов серьезные ребята выдвигали собственных кандидатов. Одни заманивали избирателей наличными и покупали голоса пачками, другие гарантировали матерям, что их сыновья не пойдут на военную службу. <…> Налог на кровь в Петербурге высок. В прошлом году (в 1998-м — прим. „Бумаги“) полиция зарегистрировала 769 убийств, более 60 из них было заказными. <…>

Петербургский академик Дмитрий Лихачев, которого многие считают „либеральной совестью России“, в свете криминальных новостей называет положение в городе „очень серьезным “. „Государственная власть не в состоянии защитить граждан от преступности“. Местные журналисты уже придумали для города-побратима Гамбурга новое прозвище: теперь его называют „Русская Сицилия“».

«Со дня основания Петербург сопровождали апокалиптические пророчества о том, что будет и не будет. Его прокляли еще в колыбели. Почти трехсотлетняя история города трагична и драматична. XX век выглядит как одна мучительная попытка применить старое проклятие на практике. В годы революции и гражданской войны Петроград потерял более 70 % своего населения. Репрессии Сталина в 20–30-е годы нигде не были жестче, чем здесь, в бывшей столице с ее мятежным духом. Но ничто не стоит рядом с трагедией 900 дней, блокадой Ленинграда немецким вермахтом с сентября 1941 по январь 1944 года».

«Он [Осип Мандельштам] вырос в оживленной столице на Неве — городе, созданном на болотах по приказу Петра Великого, спроектированном и обставленном великолепными зданиями лучшими зодчими Европы, перекрещенном сетью зеркальных каналов с легендарным Невским проспектом. Петербургский лоск соединился с современной цивилизацией. Петербург был широким окном России в Европу.

Но также город был похож на мираж, известен нереальным сиянием севера, которое едва ли угасает летними ночами. „Самым абстрактным и самым выдуманным городом“ называл его Достоевский, из маленьких людей которого Петербург состоит в той же степени, что из героев Пушкина и Гоголя. Петербург был головой России и сердцем ее литературы. Классическая форма и таинственная красота этого города, его уверенная традиция и чувственная буржуазность, его мятежный дух и меланхолия глубоко вписаны в поэзию Осипа Мандельштама».

«Нева, Спасо-Преображенский собор, Летний сад, Эрмитаж и Марсово поле образуют окрестности [комнаты Иосифа Бродского на Литейном проспекте]. Квартал-легенда, первый адрес петербургской литературы от Пушкина до Блока. В этом доме Зинаида Гиппиус держала до 1917 года свой литературный салон. Но у „гранитного города славы и беды“ (цитата из стихотворения Анны Ахматовой — прим. „Бумаги“) тоже есть два лица для Бродского. Он родился в Ленинграде в 1940 году во время войны, голодной блокады и террора. Позади двухсот дворцов рядом с фабрикой и больницей стоит тюрьма „Кресты“, [здания] переходят друг в друга не только архитектурой, но и биографиями.

Но за фасадами цивилизации можно найти городскую послевоенную молодежь, для которой Джотто и Мандельштам авторитетнее иконографии Ленина. Литература кажется молодому Бродскому более реальной, чем Сталин или Берия. И 250-летняя культура Петербурга живет не только в Анне Ахматовой <…>, но и в мировоззрении родителей Бродского. Они помнили город, который еще не выглядел как Ленинград».

«Свет белых ночей Петербурга, когда вечернее и утреннее сияние перетекают друг в друга, опускается на город с беззвездного неба. Молочный свет поглощает тени, скрывает цвета и изгоняет мрак с лиц людей и сон с их тел.

Они бродят по улицам среди яркой ночи — художники, студенты, курсанты, одинокие и влюбленные сердца, неугомонные нищие, пенсионеры, торговцы, туристы, офицеры в отставке, полицейские, панки. Невский проспект, прекрасный бульвар, принадлежит девушкам, этому бесконечному параду лолит, на таких высоких каблуках, с таким провокационным видом в этих юбках, с этими смелыми прическами <…>.

<…> Те, кто в эти часы выходят на Дворцовую площадь между Эрмитажем и зданием Главного штаба, могут понять, почему царь Петр, впоследствии названный Великим, построил здесь в начале XVIII века город, ставший столицей Российской империи.

Уличное освещение не работает в белые ночи. Фасады и портики, лепные головы, колонны и сфинксы теряют в зыбком свете пространственность и в своей двухмерности кажутся гигантскими сценическими картинами древности. <…>

Здания и инфраструктура разрушаются, вместе с ними — мораль и средний бизнес. Всё богатство сосредоточено в одних руках и при любой возможности вывозится из страны. Чувствуется нехватка денег — второй по величине город России отрезан от потоков капитала, которые идут в столицу. Хроническая пустота также связана с тем, что люди утратили доверие к деньгам и предпочитают обменивать товары на товары.

Не говоря ни слова, нищие протягивают руки около метро. Некоторые предлагают открытки, другие — маленьких котят. На рынках пожилые женщины сидят между стендами и ничего не могут продать, кроме горстки яблок или одной использованной кастрюли. <…>

Петербург стар и очень молод после своего нового крещения, он как ребенок на пороге неизвестного нового тысячелетия, и, как ребенок, пытается понять свои возможности.

<…> мимо проходят плохо одетые жители с полиэтиленовыми пакетами, в воздухе пахнет сожженным мусором. Некоторые не знают, что делать, другие опьянены чувством, что всё можно купить за доллары».

«Менеджеры из Швеции получили подарок, который они не смогли бы купить за деньги: Ленинград снова стал Санкт-Петербургом. И это имя, которое до сих пор блистает дореволюционным великолепием бывшей российской столицы, может только способствовать имиджу отеля. Все, кто прогуливается по Невскому проспекту, не могут не заметить яркий солнечно-желтый фасад с надписью Grand Hotel Europe. <…>

Потребовалось 2,5 года, чтобы реконструировать отель, построенный во второй половине прошлого века, в соответствии со строгими законами об охране памятников. На это потратили 110 миллионов долларов — совместное предприятие „Интуриста“, скандинавской сети отелей Reso и шведской строительной компании. <…>

Последние годы исторические здания в Петербурге часто сносили <…>. В 1987 году градозащитники безуспешно пытались спасти исторический отель „Англетер“. Поэтому в этот раз ничего не должно было пойти не так. Во время реставрации появился скандальный ведущий популярного российского телешоу „600 секунд“ Александр Невзоров с намерением превратить любой проступок, касающийся правил защиты памятника, в скандал. Но он не нашел причин жаловаться.

Восстановленное здание оправдывает свое исключительное местоположение. Он находится в непосредственной близости от Русского музея с памятником Пушкину перед ним и прямо напротив Санкт-Петербургской филармонии. Легендарное исполнение Седьмой симфонии Шостаковича состоялось в этом концертном зале 9 августа 1942 года во время 900-дневной осады Ленинграда немецкими войсками».